Миниатюрист
Шрифт:
– Бог пощадил Отто, но забирает меня.
– Или Джека.
У него приподнимается одна бровь.
– Когда мы только познакомились, – говорит Нелла, – вас не интересовали ни Господь, ни Библия, ни грех, ни чувство вины или стыда.
– Почем ты знаешь?
– Вы не ходили в церковь, вы морщились от домашних молитв сестры, вы роскошествовали в вещах и в еде, вы не отказывали себе в удовольствиях. Вы были сам себе бог и исповедник. Вы творили свою судьбу, не позволяя Богу вмешиваться в нее.
В
Между тем Йохан пожимает плечами и, отвечая на ее слова, улыбается:
– И куда это меня завело?
– Но разве вы не были свободны? Вы плавали по морям, независимо от бургомистров, судьи и всего такого.
– Это две стороны одной медали. Сорок лет жизни бок о бок с Марин ставят под вопрос саму идею свободы. – Он прижимает ладонь к груди. – Все равно что сорок лет в этой камере. В сравнении с давлением, которое оказывала на меня сестра, твое давление – настоящий подарок. – Он улыбнулся. – Марин есть Марин. Она тайно носит меха и прячет в комнате географические карты. А может, и не только карты.
У Неллы подпрыгивает сердечко.
– Вы о чем? – Ответа она не получает. – Йохан, но почему Господь так поступил именно сейчас?
Он отделывается коротким вздохом:
– Ох, Нелла.
– Почему Джек так поступил? И зачем Меерманс ему помогает?
Она ждет от него честных ответов, ждет, что он поговорит с ней как с равной, но ей достается лишь ставший привычным холодный «совиный» взгляд. Он уверен, что она ничего не знает, это же хорошо видно по двум серым блюдцам, поблескивающим в тюремных сумерках.
– Жизнь – это правда, усиленная ложью. – Он берет ее за руку. – Не успеешь сообразить, как ложь уже превратилась в правду. Или наоборот?
Она молчит.
– В любом случае я рад, что ты пришла.
Ей приятно это слышать, вот только в его словах маловато тепла. Она уже не испытывает такого давления, но душа ее не утешилась. Он все еще держит ее руку в своей, и их переплетенные пальцы создают обманчивый образ супругов. Ну, пусть хоть так, если уж нельзя быть любимой. Ее старая игра: подыскивание замены чему-то настоящему. Она высвобождает руку и нащупывает сухую солому. Подобрав юбки, садится на тюфяк. Оба ощущают, как все далеко зашло. Он усаживается рядом.
– Если я не признаюсь, через несколько недель будет суд, – говорит он. – В любом случае, Нелла, живым я отсюда не выйду. Я сделаю распоряжения относительно тебя, а также Марин и Корнелии. И Отто, если он вдруг вернется. – Он заговорил
– Но почему?
– Потому что это я. Слишком серьезные обвинения. Чем скандальнее дело, тем больше резонанс. Но все это быстро закончится.
– Йохан…
– Суровые обвинения обычно заканчиваются смертью, – он успевает сделать акцент на последнем слове, – а мировой судья предпочитает умыть руки. Чем больше людей участвуют в ритуале, тем праведнее он выглядит.
– Я поговорю с Джеком, – обещает она. – Я заплачу ему, чтобы он молчал.
– Нелла, деньги нам уже не помогут. – Он прокашливается. – Здесь есть человек по кличке Кровавый Пастух. – Йохан сжимает ее руку. – По профессии священник, по природе монстр.
Последнее слово повисает в сыром воздухе – огромное, непобедимое. Свободной рукой она трогает замерзшее лицо: «Как он сумел выжить тут целых два дня? Я бы и часа не выдержала».
– Мимо меня проносили его жертв, – продолжает Йохан. – С вывернутыми костями – назад уже не вправишь, с болтающимися, как у куклы, руками и ногами. Это те, кто не умер на дыбе. Они станут выкручивать мне конечности, чтобы я во всем признался. И я признаюсь, Нелла. На этом все закончится.
– Вы не признаетесь. Вы сильный.
Он зажимает себе рот, она его обнимает, и Йохан зарывается ей в плечо так, что она чувствует костяк носа, и острые скулы, и выпуклость лба. От его грязных, сальных волос разит п'oтом, и ей хочется его вымыть, чтобы он пах лавандой.
– Йохан, – шепчет она. – Йохан. У вас ведь есть жена. Разве этого не достаточно?
– Нет, – бормочет он ей в плечо. – Этого недостаточно.
Одна мышь шлепается на пол.
– Как жаль, что меня оказалось не достаточно.
Йохан, отстранившись, смотрит ей в глаза.
– Не тебя, нет. Ты… ты…
Йохан отваливается к каменной стене, и из-за призрачного света из высокого оконца в его лице проскальзывает что-то дьявольское.
– Ты чудесная. – Помолчав, он добавляет: – Двадцать лет, что ты хочешь.
– Но мне только девятнадцать.
– Я о Джеке. Ты спросила, почему он это сделал. Праведный гнев. Ему кажется, что он заслуживал большего. Он решил наказать меня за то, что его не приняли в круг избранных. Забавно, ведь я сам не принадлежу к этому кругу. Я был обязан вас защитить – тебя, Марин, Корнелию, Отто. И вот к чему это привело.
Нелла не согласна с этим утверждением. Это Марин всячески пыталась его защитить. Тридцатидвухлетняя Марин, не принадлежащая ни к каким кругам, но вот уж кого душит гнев… Йохан вскидывает руки и тем самым обрывает ее мысли.