Минин и Пожарский
Шрифт:
Налил пива Орлов, подошел к князю, сказал:
– Выпей, друг. Все равно, монахи тебе же в счет поставят – твоя келья-то… Ты что не говоришь? У меня от уговоров горло пересохло. Жалею я тебя… Живем рядом, воевали вместе…
– Вместе не воевали, – сказал Дмитрий Михайлович, откидывая шубу и садясь на лавку.
– Я ничего, – сказал Орлов. – Я спьяну… Мне коней посмотреть надо.
Ушел на мороз Орлов. «Пускай заснет Дмитрий Михайлович. Глупый человек, убить может… Небось отошел, спит… И хорошо, что спит.
У Пожарского при конях стремянный. Кони хрустели овсом. А его лошади стояли у стены голодные и нюхали снег.
Вот всегда такое ему, Орлову, несчастье! Надо холопов найти. Тут увидел Григорий Николаевич седого монаха с черными бровями. Подошел Орлов под благословение. Монах заговорил спокойно:
– Известно нам, что род Орловых честью и жалованьем обижен, а разумом высок. Так вот советую я по благоприятству: в монастыре не ночевать, а ехать на Москву. Дам я вам грамотку, а вы ту грамотку в Кремле передайте пану Гонсевскому.
– Да меня не пустят!
– Пустят с грамоткой. Я хоть монах и невидный, а важные люди меня знают. Только надо спешить и в Москве быть прежде Пожарского. Сказано в писании: «Близко погибель Моава, и сильно спешит бедствие его». Спешить надо. Скажешь – от Мело.
И сам монах спешил и благословил Орлова не по-русски сложенным крестным знамением.
Тут Орлов все понял и заспешил еще больше.
Монах-то латинянин, а в каком месте сидит! Значит, при важном деле и говорит недаром.
Разыскал Григорий Николаевич челядинцев и ругать не стал. Оседлали голодных коней и погнали ночью скорее на Москву.
Вот время – лови да хватай!
Понедельник
Трудно вообразить, какое множество тут лавок, какой везде порядок.
Перед тесовыми воротами, ведущими в Москву, на Ярославской дороге, собралось много возов, собрались пешие люди, конные.
На деревянных стенах пушек не видно было. Свезли, вероятно, куда-нибудь.
Но на башнях видны польские люди и немецкие пешие воины.
С открытием ворот запоздали.
Шептались около возов:
– Смоленск еще в осаде. Говорят, из восьмидесяти тысяч человек не осталось в живых и пятнадцати тысяч.
А про другие места Московского государства лучше не то что не говорить, а и не думать.
Открылись московские ворота, начали впускать возы. Не сразу, а по одному, и все с придирками.
Прощупывали возы до дна – нет ли под товаром пищалей или топоров.
Возы с мелкими дровами не пропустили, сказали:
– Это не дрова, а дреколье – воевать.
Плотники пришли.
Да и самих плотников обыскали, нет ли у них за пазухой камня – тоже оружие, – для верности распоясали.
Уже проехали возы в ворота, как прискакал Орлов с челядинцами. Хотели его обыскать, но ткнул он цидулку начальнику караула. Был тот неграмотен, но сообразил: буквы непонятные, – вероятно, латынь. Пропустил.
Веснеет. На дерновых крышах висят сосульки.
Народу на улицах много, собираются кучками, о чем-то говорят.
Среди непрерывных рядов домов и заборов есть бреши. Щепки лежат на опустелых местах, брошенные бревна.
На пожар не похоже.
Сообразил Орлов: дров в Москве нет, – значит, разбирают на дрова опальные дворы. Кто убежал от поляков и оставил дом без охраны – вот и пошел его дворишко на топливо. И не то чтобы соседи злились, а так – топить нечем.
На улицах рогаток нет. Улицы прочищены, и шалаши сняты.
Из домов выезжают возы. Возы плотные, покрытые рядном, перевязанные. За возами идут польские и немецкие люди. Переезжают в Китай-город и Кремль.
У Белого города задержались. Поехали обходом, через Трубу. Там, где разлилась река Неглинная широким прудом, обычно ворота раньше открывались.
Ворота закрыты. У ворот немецкие и польские возы.
Постояли, послушали.
Вчера было вербное воскресенье. Обыкновенно в этот день из Кремля выезжал патриарх на лошади.
У лошади уши приставные и полотняная попона. Изображала она осла. Ехал на ней патриарх, а вел лошадь царь. А за патриархом везли большую вербу разукрашенную, а на вербе, как птицы, сидели певчие и пели.
Вчера шествие было, но народу на Красную площадь не пришло.
Открыли ворота Белого города.
Сперва мост спустили, потом открыли кованые ворота. Поехали в башню. Там поворот, и, в повороте подъемные решетки.
«Везет же людям! – думал Орлов. – И такую крепость заняли обманом!»
Ворота в Китайгородской стене были уже открыты.
Выехали на Красную площадь – вся площадь заставлена ларьками, шалашами, лавками.
В разрывах между лавками видны зубцы невысокой стены, идущей вдоль рва.
Ров по зимнему времени пуст.
Лавки открыты, а торговли не видно.
Подъехал Орлов к Фроловским воротам, показал страже записку. Пошли докладывать.
К Гонсевскому, конечно, Орлова не допустили. Записку взяли. Кремль был переполнен.
Пошел Григорий Орлов на поклон к Михаиле Салтыкову, по прозвищу Кривой.
Салтыков Орлова принял тревожно и даже не гордился очень.
Рассказывал, что патриарха взяли под стражу, а он уперся.
Так как время постное, то дают патриарху на неделю ведро воды и сноп овсяной соломы необмолоченной. Может, образумится.