Министерство мертвых. Невозможная принцесса

Пашнина Ольга Олеговна

– А у отца?

– Никогда не было шанса спросить.

– Серьезно? – Я посмотрела на Дара. – Вы не общаетесь?

– Не повезло, - тот развел руками. – Когда я родился, у них с мамой уже все шло наперекосяк. И отец отдалился. Сэм был взрослый, ему пришлось встать во главе министерства. Дэв прочувствовал на себе все прелести развода. Он же очень сильный, его с самого начала прочили наследником. Мама с папой использовали его как оружие. Ну а я был слишком мал, чтобы что-то понимать и кого-то интересовать. Отец ушел к Пределу, с тех пор мы виделись

несколько раз.

– Потрясающе. Ему бы книги по воспитанию писать.

– Надо отдать ему должное: он гордится моим талантом. Для иных умение творить – редкий дар. Так меня и назвали. Дар. Дарий. Ну как тебе?

– У тебя талант.

От картин словно исходило свечение. Мягкие мазки, совершенно лишенные привычной грубости масляной краски. Да и масляная ли она была? Больше похожая на пастель или… не знаю.

– Я смешиваю краски с пеплом. Благодаря ему у картин бархатистая поверхность и мягкое смешение. И эффект, видишь, как будто некоторые линии светятся? И это символично. Я использую пепел, в который мы превратили наш мир, чтобы создавать что-то новое.

В основном Дар рисовал людей. С холстов на меня смотрели десятки лиц. Некоторые улыбались, некоторые грустили. Тысячи оттенков эмоций – в глазах, в лицах, в позах и жестах.

– Кто они?

– Души. Студенты колледжа, сотрудники министерства. Стражи, проводники. Я рисую их, чтобы запомнить. После того, как кастодиометр вынесет приговор, они потеряют себя. Отправятся в новую жизнь, с новым телом, сознанием. Или в аид. Эти портреты – последнее свидетельство их присутствия. Знаешь…

Дар оценивающе на меня посмотрел, словно сомневался, что мне можно доверять.

– Мы считаем новую жизнь в немагическом мире наградой. Но как по мне это просто смерть.

И я бы не смогла поспорить, даже если бы захотела.

Были здесь и портреты Дэваля, Самаэля и Селин. Причем последней Дар явно польстил, а вот братьев нарисовал… проникновенно. От холста с изображением Самаэля веяло холодной уверенностью. А в ярких голубых глазах Дэваля почудилась тоска.

– Иди сюда, покажу кое-что еще.

Когда я подошла, Дар снял с одного из мольбертов холст и перевернул. Вместо подрамника на обороте оказалась еще одна сторона, на этот раз с пейзажем. Невероятной красоты звездным небом какого-то иного мира, непохожего ни на Землю, ни на Мортрум.

– После того, как я рисую портрет, то прошу рассказать что-нибудь об их мире. Описать прекрасное место. Что-то, что я могу перенести на холст. Я пытаюсь смотреть на миры, в которых никогда не смогу побывать, чужими глазами.

– Ого, - только и смогла произнести я. – Знаешь, мне говорили, что ты талантливый и все такое. А я пожимала плечами. Ну рисует, и что? На Земле таких рисующих… миллионы!

– Теперь что-то изменилось?

– Да, начинаю думать, что талант – это не умение накладывать на холст краску. А способность увидеть что-то чужими глазами. Это здорово, правда.

– Можно я тебя нарисую? – спросил вдруг парень.

И, надо сказать, окончательно вверг меня в растерянность. Никогда

еще меня не рисовали.

– Можешь показать мне кусочек своего мира, Аида?

– А что на оборотах портретов твоих братьев?

Вместо ответа Дар перевернул портрет Дэваля, продемонстрировав тьму, заполнившую холст.

– Так что? Можно я порисую? Это не займет много времени. Час в день – и к выходным я закончу. Пожалуйста. В последнее время мне некого рисовать.

– Если не больше часа… - пробормотала я.

Дар улыбнулся и вытащил из шкафа чистый холст.

Теперь об Аиде Даркблум останется воспоминание. Вне зависимости от места, в которое она отправится после того, как кастодиометр в последний раз взвесит ее душу.

9.3

С Даром оказалось интересно болтать.

Мне определенно не стоило ему доверять, но оказалось, что поболтать с кем-то просто так, ни о чем, так хотелось, что я легко отмахнулась от аргументов за то, чтобы это не делать. Подумаешь, участвовал в развлечениях брата. Похоже, Дар готов на что угодно, лишь бы получить хоть немного общения. Сначала я заподозрила, что весь этот образ одинокого никому не нужного художника – лишь способ навешать на уши лапши, но, посмотрев на парня за работой, почти уверилась в правдивости им сказанного. Он действительно много и с упоением рисовал.

– Расскажи о вашей матери, - попросила я. – Если это для тебя не слишком тяжело.

Дар заставил меня сесть на высокий стул посреди мастерской и не двигаться, пока он делает набросок.

– Нечего рассказывать. Я почти ее не помню. Знаю, что они вместе участвовали в войне, прошли большой путь, вместе сделали наш мир таким, какой он есть. Любили друг друга, несмотря ни на что. Были одержимы идеей спасти наш мир. Потом что-то разладилось. Мама ушла, оставив нас отцу. И я не знаю, что с ней случилось. Думаю, она выбрала перерождение.

– Разве иным это доступно? – спросила я.

– Некоторым. Это дар, сродни моему. Умение переходить в немагические миры. Редкий и ценный. Но на самом деле я точно не знаю. Отец запретил говорить о маме. Его уязвило ее предательство.

И он перестал любить ее детей. Что ж, история почти классическая. И даром, что они все – бессмертные властители судеб. Двое разводятся, используют детей как оружие против друг друга, забивая на их благополучие. А потом, когда жизнь налаживается, дети становятся не нужны. Они теперь – напоминание об ошибках.

– А что насчет тебя? Кем были твои родители?

– Мама давно умерла, я почти ее не помню. Только какие-то обрывки. Она была актрисой. Папа всегда говорил, что у нее было слабое сердце, но она отказывалась ходить по врачам. Мы остались вдвоем. Жили небогато, но счастливо. Папа старался, как мог, почти все заработанное он вкладывал в мои тренировки. Мы надеялись, талант раскроется, и я смогу выступать на высоком уровне.

– На коньках? Я видел, как ты катаешься. Это так же невероятно, как рисовать. Я бы хотел научиться.