Министерство мокрых дел
Шрифт:
– И, как коммунист, я тебе скажу – ты не шути с такими вещами, – добавил Брусникин, и голос его был сейчас недобро тверд.
Он извлек из внутреннего кармана служебного кителя красную книжицу и положил ее перед собой на стол. На книжице был вытеснен золотом маленький ленинский профиль и надпись: «Коммунистическая партия Советского Союза».
– Вот! – с чувством сказал Брусникин. – Ум! Честь! И совесть! – разделяя каждое слово и пристально глядя в глаза перепуганному Сан Санычу, сказал капитан. – Так что не надо… грязными
– Да вы что, мужики? – пробормотал стремительно трезвеющий Сан Саныч. – Какая партия? Какие ум, честь и грязные руки? Нет же ничего!
– Чего – нет?
– Партии нет!
– Провокатор! – наконец дозрел кто-то. – Вяжи его, ребята!
– Нет, погоди! – осадил товарища Брусникин. – Пусть говорит!
Глаза смотрели недобро.
– Вы чего, мужики? – Сан Саныч вертел головой, ловя взглядом глаза своих собеседников. – Какой год-то на дворе?
При упоминании о годе в его мозгу словно соскочил какой-то рычажок. Дегтярев захлебнулся воздухом и замолчал. Медленно прозревал. Наконец все сопоставил – и слова своих недавно обретенных знакомцев, и их старого покроя форму, и портрет Генсека Брежнева на стене – и, еще не веря собственным догадкам, спросил:
– Вы с какого года здесь? Сколько службу несете?
Спрашивал, а сам понимал – ну чушь же это все, не может быть, не бывает так, – а тут Брусникин в ответ:
– Я с восьмидесятого.
– Я с восемьдесят первого, – отозвался его товарищ.
– И я с восьмидесятого, – это уже третий вступил.
– С семьдесят девятого.
– С восьмидесятого.
У Сан Саныча голова пошла кругом. Здесь не было никого, кто спустился бы под землю позже восемьдесят первого года. Года, в котором колбаса стоила два двадцать, Советский Союз давал достойный отпор силам империализма, а Генеральный секретарь ЦК КПСС, Председатель Президиума Верховного Совета СССР товарищ Леонид Ильич Брежнев вел страну к новым трудовым свершениям.
– Вы это серьезно? – переспросил начавший терять рассудок от такого расклада Дегтярев.
– Мы люди военные, – скупо объяснил причины собственного долготерпения Брусникин. – Прикажут еще двадцать лет под землей просидеть – просидим. У нас тут харчей лет на пятьдесят.
– Но не может же быть! – затряс головой Сан Саныч. – Чтоб вам не сказали ничего! Чтоб не поставили в известность!
– О чем?
– О том, что происходит там, наверху!
– А что наверху? – беспечно пожал плечами Брусникин и указал на экран, тот самый, где был Нью-Йорк. – Те же дома, те же люди, та же жизнь…
– У них! – возопил Дегтярев. – Это у них та же жизнь! А у нас все, все по-другому!
– Ну что может быть по-другому?
– Все! Все! – Сан Саныч захлебнулся воздухом, не зная, как объяснить случившиеся перемены людям, которые пятнадцать последних лет провели под землей.
– КПСС уже не самая главная партия в стране, – заторопился он. –
На Дегтярева смотрели так, будто решали, с какого боку к нему лучше подступиться, чтобы надеть смирительную рубашку. Но он этого даже не замечал.
– Проституция, само собой, расцвела. Торгуют, в общем, телом, – продолжал он свою просветительскую речь.
– Может, еще и негров линчуют? – подал голос один из офицеров.
– В смысле?
– Ты про нас рассказываешь? Или про Америку?
– Про нас.
– Очень уж на Америку похоже – как нам замполит на политинформациях докладывает.
– В общем, да, – согласился Дегтярев, поразмыслив. – У нас как в Америке. Только еще хуже.
На него смотрели, как на прокаженного, а его уже понесло:
– Коррупция махровым цветом… Реклама по телевизору… Прокладки там всякие… И еще от перхоти… Ваучеры опять же… Ну, Чубайс, понятное дело, доктор Дебейки и прочие молодые реформаторы… А вот еще «МММ» было… Ну это вообще – стрелять таких… А Кобзон ушел из певцов, но не насовсем, а так – притворяется… Еще храм построили… Да, а церковь теперь сигаретами торгует и еще водкой…
– А водка-то почем? – спросил кто-то внезапно.
– Двадцать рубликов.
– Бутылка? – не поверил спрашивающий.
– Ну! Это если дешевая, отечественная…
Офицеры переглянулись.
– Это же во сколько раз? – задумчиво спросил один. – В шесть?
– Почти, – ответил другой офицер.
– Что – в шесть? – переспросил недогадливый Дегтярев.
– Подорожала. Стоила-то три шестьдесят две…
– Вы же ничего, совсем ничего не знаете, мужики, – покачал головой потрясенный Сан Саныч. – Еще было четыре двенадцать, потом – червонец, а дальше уж пошло-поехало. До деноминации по двадцать тыщ платили за бутылку.
– Врешь!!! – выдохнули хором.
– Не вру!!! – вступился за собственную честь Дегтярев.
– Что же – бутылка водки как четыре машины «Жигули»?
– Ну, «Жигули»-то тоже подорожали.
– Вот зараза! На сколько? Я ж на очереди стою.
Сан Саныч хотел было ответить спрашивающему, сколько же стоили до деноминации «Жигули», но осекся, поняв, что не сможет произнести вслух кошмарную многомиллионную сумму. Слишком дико звучит.
Он смотрел на офицеров. Те смотрели на него. И Дегтярев понял, что что-то сейчас произойдет. Хотели ведь его повязать – и повяжут. А дальше будет только хуже. Предшественника-то его вон как – к стенке, и девять граммов свинца. Наш герой уже готов был испугаться, но не успел.