Министр и смерть
Шрифт:
Полиция была на месте. Служебные автомобили стояли рядами, съехав в кювет между изгородью и шоссе, а дорожка к дому была залита холодным белым сиянием прожекторов. К нам подошел молодой полицейский. Министр показал ему свою карточку и спросил, можно ли ему пройти. Посветив карманным фонариком, полицейский недоверчиво смерил Министра взглядом: Министр всегда страдал от своей предательски моложавой внешности. Тут же вызвали полицейского постарше, и после недолгого перешептывания, нерешительно отдав честь, они все-таки пропустили нас через калитку. Моя личность ни у кого подозрений не вызвала: должно быть, они посчитали меня сильно потрепанным долгими годами службы секретарем. Полицейский, который
В прихожей было тесно. Одной стеной здесь служила кирпичная кладка дымохода — обои на ней сильно обтрепались, и сквозь продранные места выглядывали серые голые кирпичи. Открытая дверь напротив вела в гостиную Беаты Юлленстедт. Внутри сверкнула вспышка, и я подумал: «Бог мой, эти гиены уже тут как тут!» — но сразу понял, что ошибся: последний — и наверняка также первый — фоторепортаж в доме Беаты Юлленстедт снимали полицейские фотографы.
Она сидела в кресле с высокой спинкой лицом к порогу, и ее незрячие глаза зло и неотрывно глядели на нас. На ней было то же, что и днем, платье, не хватало только шляпы. У выреза на платье поблескивала не замеченная мной раньше днем маленькая брошь — жучок из золотистого металла, ползущий к узкому темно-красному ручейку, стекавшему вниз со лба. Даже застывшее, ее лицо поражало. Оно излучало ту же решимость и силу воли, так поразившие меня при нашей последней встрече. Наверное, она видела убийцу и успела понять его умысел, но все равно не испугалась. Она умерла, как солдат, павший на поле боя в минуту, когда победа казалась ему близка.
— Какого черта!.. — к нам повернулся молодой человек в штатском.
— Он утверждает... этот человек говорит, что он — наш министр внутренних дел.
Слова нашего вожатого не звучали слишком убедительно.
Молодой человек в штатском костюме шагнул ближе и взглянул на Министра.
— Да, кажется, это — он. Я видел его, когда учился в полицейской школе, — голос молодого человека звучал удовлетворенно, словно он только что опознал преступника-рецидивиста.
— И что вы тут, позвольте вас спросить, делаете?
Министр объяснил.
— И вы, конечно, не преминете вмешаться?
— Нет, ну что вы... я...
— Я только что прибыл сюда, и мы едва начали осмотр места преступления. Я был бы вам очень благодарен, если бы вы...
Голос полицейского в штатском зазвучал неуверенно, и строгие слова застыли на его устах:
— Как? Да неужели?.. Это вы... магистр Перссон?
Я тоже узнал его.
Не по внешнему облику. Облик у него был обычный, среднестатистический — длинноголового, светловолосого шведа. Скорее, это его голос, интонации речи и образ действий живо разбудили во мне воспоминания и стерли все эти годы... ну, конечно, это был Бенни Петтерсон — пятнадцатилетний подросток, ни в грош не ставивший ни мое, ни других учителей право и обязанность учить его уму-разуму, конечно, это был он — гроза молоденьких учительниц, доводивший их до слез и заставлявший меня, его классного руководителя, проводить с ним неоднократные воспитательные беседы...
Признаться, я совсем не думал, что из него может получиться полицейский, и, судя по всему, полицейский довольно высокого ранга. Расследование тяжких преступлений не поручают постовым.
Мы поздоровались, и я заметил с его стороны гораздо более приветливое отношение ко мне, чем к Министру, которому к его вящей радости позволили сообщить полиции кое-какие сведения о здешних местах, после чего Бенни Петтерсон снова углубился в свои полицейские дела,
Только оказавшись в постели, я вспомнил, что так и не спросил у Министра, где он был и чем занимался целый час во время своей прогулки после ужина.
На следующее утро, когда я все еще лежал и ворочался в кровати, пытаясь предугадать, какие напасти и треволнения готовит мне новый день, первая из них не замедлила явиться в облике Министра, ворвавшегося в комнату и широко распахнувшего окно, через которое на меня обрушились детское визжание, крики птиц и прочие мучительные утренние звуки.
И поскольку он, конечно, и не подумал закрыть за собой дверь, в комнате тут же образовался сквозняк. Я натянул одеяло до подбородка и горячо пожелал, чтобы Министр наконец оставил одну из своих любимейших и вреднейших привычек — а именно: проветривание чужих комнат. (Министр, кстати, обожает проветривать кабинеты в Доме правительства. Однажды утром в пятницу он раскрыл настежь все окна в кабинете министра по делам религии, в результате чего воздушные потоки унесли с собой патент на назначение нового епископа. Словно сознавая свое небесное происхождение, патент поднялся высоко к облакам — прекрасное, возвышенное, трогательное зрелище, рассказывал Министр, в то время как другой министр (по делам религии) вопил и ругался, крича, что назначение должно утверждаться через полчаса на совете министров и что он теперь скажет королю? Пришлось срочно менять повестку дня, что незамеченным прессой не осталось и получило самые различные толкования.
Одна вечерняя газета торжествующе заявила: правительство действует столь вяло и бессильно, что даже не способно назначить нового епископа — явный симптом необычно тяжелого случая импотенции. Другой лояльный социал-демократический орган предположил, что министр по делам религии в последнюю минуту благородно пересмотрел свое решение и счел невозможным обойти внесенную в резервный список кандидатуру престарелого священника с безупречным консервативным прошлым. Этот выпад либеральная газета парировала сообщением, что у имеющейся в виду епархии появились новые надежды и прихожане ее возносят теперь свои молитвы Богу и подают петиции в Дом правительства с просьбой о назначении епископом настоятеля местного собора, внесенного в первый список.
И вся эта суматоха поднялась оттого только, что Министру вдруг вздумалось проветрить служебный кабинет!
К следующему заседанию совета министров успели подготовить новый патент, в который вписали фамилию, фигурирующую в третьем списке. «И если есть хоть какая-то зацепка, чтобы его назначить, то так они и сделают» — говорил мне позже Министр, если и страдавший от каких-то предрассудков, то только не от религиозных.)
— Прыг и скок! — бодро загорланил Министр. — На одиннадцать нам назначен допрос, — он весь сиял, как ребенок, которому пообещали отдать на разграбление рождественскую елку.
Я тут же вспомнил.
— Где ты был вчера вечером после ужина?
— В туалете.
— Больше часа? В темноте?
— Да, я взял с собой карманный фонарик и немного посидел там, полистал старые журналы. Бог мой, неужели ты наденешь кальсоны в такую погоду?
Я поднялся, разобрал одежду и сказал ему, что не собираюсь пренебрегать общепринятыми гигиеническими правилами только потому, что на небе сияет солнце. Взглянув на джинсы Министра, я добавил.
— Ты бы лучше следил за собой. У тебя вид несовершеннолетнего преступника. С хорошими перспективами на исправление, — поспешил добавить я, увидев, как сразу нахмурилось его чело. — Постарайся произвести на полицию хорошее впечатление. Чувствует моя душа: тебе это пригодится!