Министр и смерть
Шрифт:
Покончив, наконец, с куском торта, Сигне энергично и властно вмешалась:
— Дорогая Барбру, как ты можешь так говорить? Я была у нее только вчера, и вид у нее был ужасный. Она так похудела! Платье на ней висит, как на вешалке! Она сказала, что на этот раз не придет. Это впервые-то за многие годы!
По-видимому, собравшись с духом, Барбру Бюлинд возразила:
— Я не видела ее с начала недели, но в последний раз она показалась мне очень активной. И она сама говорила, что чувствует себя хорошо. Хотя все время сидела. А худой она была всегда.
Сигне испытующе, пристально взглянула на нее.
— Ты сказала,
Наступившее молчание нарушил министр юстиции, спросивший у хозяина, что мешает ему отремонтировать дачу.
— Краска отслаивается, и я заметил на крыше по крайней мере пять разбитых черепиц. Ты знаешь, сырость проникает в фундамент очень быстро. И быстро распространяется по нему, — с удовольствием продолжал он. — Через несколько лет ты будешь жить, как в погребе.
— Вы не представляете, чего стоит содержать этот дом! — вздохнула Сигне. — То крыша течет, то нужно менять водосточные трубы, а потом снова протекает крыша. Мы пытались делать только самый необходимый ремонт, но и сэтим, как говорит Магнус, ничего не получается. У нас просто нет средств! А переезжать отсюда не хочется... Здесь все равно жить дешевле, чем в городской резиденции. Я говорю, губернатор в наше время обязательно должен быть богачом! — Сигне резко помешала ложечкой в чашке, и в голосе ее зазвучали по-настоящему горькие нотки. — И еще все эти обеды, все эти приемы! Я уж не говорю об ужасных налогах!
Она покраснела и поспешно взглянула на Министра, словно сказала что-то бестактное.
Я собирался взять еще сухарик, но, услышав о денежных затруднениях семьи, воздержался, и взгляд мой, оторвавшись от хлебницы, скользнул на сидевшего напротив Магнуса. Он внимательно прислушивался к тому, что говорит жена, и неожиданно я вдруг осознал, что всего лишь несколько раз в своей жизни видел на лице человека такую боль. Подобную гримасу я наблюдал только у попавших в отчаянное, безвыходное положение людей. Заметив, что я наблюдаю за ним, губернатор скорбно улыбнулся и принужденно-шутливым тоном сказал:
— Мне, наверное, нужно брать пример с одного моего коллеги. Многие годы он покорно разбазаривал свое состояние на представительские цели, но под конец ему это надоело, и он стал абсолютным трезвенником. С тех пор по причинам исключительно высоконравственным в его доме стали подавать лишь безалкогольные напитки. Когда и это его финансам не помогло, уже объятой страхом губернии было объявлено, что губернатор уверовал в учение Верланда и что отныне под крышей его дома будет приниматься только растительная пища. «Ты не представляешь, сколько фруктовой воды и моркови можно накупить всего на гривенник!» — восторженно говорил он мне. Когда, в конце концов, правительственная комиссия по сокращению штатов объявила, что его должность упраздняется, народ добровольно, по собственной инициативе, собрался на площади перед резиденцией: люди зажгли факелы и стали жарить свинину на импровизированных кострах — народ веселился, пил пиво и танцевал всю ночь до утра.
— Застрахуй все и сожги! — пробормотал министр юстиции и сделал жест рукой, который при расширительном толковании можно было отнести и к дому, и к саду. — Продать не удастся. Вряд ли найдется дурак, кто это купит. Возмутительно! — вдруг неожиданно громко, покраснев,
Тут я припомнил, что уже слышал о том, как возведенное им на даче удобство однажды стало добычей безжалостного огня. Министр юстиции выстроил свой наружный туалет весьма оригинально — в виде романского собора с куполом. Неудивительно, что его затея, к неописуемой радости самого Маттсона, вызывала у дачников и у окрестных жителей одно лишь отвращение.
— Не представляю, как можно поднять руку на такое уникальное творение — можно сказать, культурно-историческую достопримечательность! — продолжал возмущаться он. — На такое способен только отъявленный ханжа. Эти острова с выродившимся населением — отличная почва для самого отвратительного религиозного фанатизма. Нет, это сделал извращенец, абсолютный извращенец! Какой нормальный человек решится поджечь церковь?
Поскольку ответа на сей вопрос не последовало, судья фыркнул и продолжал:
— И кто из вас, черт побери, побывал у меня дома и увел ружье? Меня, конечно, радует, что вы не забываете о тренировках перед нашей традиционной стрельбой, это полезно, но...
Кажется, никто не слышал, как она подошла.
Потом это тоже стали воспринимать как знак сверхъестественности происходивших событий. Кто-то должен был услышать, если не ее шаги по дорожке — дорожка заросла травой, — то хотя бы стук палки.
Во всяком случае, она вдруг совершенно беззвучно появилась перед нами у угла дома рядом с порогом, ведущим на веранду. Дача постройки начала века и Беата Юлленстедт — они очень походили друг на друга. Годы не пощадили обеих. В дни, когда Беата еще была полна сил — а было это не столь уж давно, — я помню, это была высокая женщина. Теперь время так сильно согнуло ее, что она производила впечатление горбуньи. Белая с широкими полями шляпа скрывала серое, изъеденное до кости, похожее на череп лицо. Казалось, жизнь уже покинула его, и лишь жалкие ее остатки скопились в темных глазницах, смотревших на нас, как лужи с иссохшего ложа реки. Складки широкого рукава мотались вокруг худой жилистой руки, сжимавшей трость.
Она стояла у порога совсем тихо, наверное, метрах в десяти от стола, и неотрывно смотрела на нас. Казалось, она нас оценивает или, может, ищет кого-то взглядом...
Первой отреагировала на появление нежданной, хотя и приглашенной гостьи Сигне. Она поднялась так резко, что едва не опрокинула стол.
— Тетя Беата! Такая неожиданность... такая приятная неожиданность! Но, пожалуйста, проходите и садитесь, вы, должно быть, устали... так жарко. Я побегу приготовлю еще кофе! Магнус, дорогой, поставь, пожалуйста, тете стул!
Ожил и Магнус. Он загалопировал по газону на своих ходулях и скоро вернулся, прижимая к груди садовый стульчик.
Не обратив на все это никакого внимания, старуха даже не шевельнулась.
В ее немой и неподвижной фигуре было что-то непостижимое, зловещее. Я вспомнил, что Беата плохо слышит. Может, она не разобрала приветливых слов хозяйки? Но она видела мимику ее лица, улыбку. Или старуху настолько измотала ходьба, что она не могла сдвинуться с места? Но я не заметил, чтобы она задыхалась. Казалось, она не дышит вообще. Старуха стояла абсолютно неподвижно, как увядший цветок в вечерней тиши.