Министр любви [сборник рассказов]
Шрифт:
— Уважаемая Людовика, очень прошу вас описать всю вашу жизнь, от рождения по сей день. Кстати, сколько вам лет? Не та ли вы глуховатая дама лет восьмидесяти из Дюссельдорфа, которую я как-то перевёл через Красную площадь?
Людовика ревела. Она написала послание — это был маленький роман — детство, отрочество, корь, бронхит, юность, прогулки в горах, перелом ключицы, рождество, шоколад в Зерматте, встреча с Василием в Брянске — и сарай!
Сараю было посвящено восемь полных страниц.
На
Оттуда же я привёз новое письмо Василия, написанное над морем — от него отдавало итальянским ренессансом.
«Василий» писал, что яркая жизнь Людовики потрясла его, что глаза её на фото Везувию безумному подобны и если бы он встретил её — наверняка бы влюбился, как Данте в Беатричче…
— Как «если бы»?! — причитала Людовика, — а Брянск, а сарай, а водка?..
Об этом «Василий» ничего не помнил, он так и писал:
— Уважаемая Людовика, я так и не понял, о каком сарае и о каких страстных поцелуях со мной вы пишете? Я никогда в жизни ни с кем не был в сарае, я ещё юн и никого не любил, кроме штанги, которая со мной так коварно поступила…
— «Никого не любил…» — это я, конечно, переборщил из-за бурных красок Ривьеры. Людовика прекратила писать и пошла по врачам, занимающимися проблемами памяти. Вскоре она притащила две коробки лекарств.
— Новейшее средство, — объяснила она, — «дрэкосил». Два укола в день — и память возвращается.
К коробкам я приложил её послание:
— Шери, это вернёт тебе память, это вернёт к тебе твою Людовику, вернёт тебя в сарай…
Всё, больше ни слова. Скотина!
Я «отправил» лекарство через местный «Каритас» и вскоре ответил Людовике довольно раздражённым письмом, где писал, что, мол, спасибо за «дрэкосил», но уколы болезненны и приносят мало эффекта — никакая память не возвращается. Кроме определённой — каждый день я вспоминаю, что должен кому-то деньги, сумма возрастает — а денег нет.
— Если, — писал «Василий», — у меня будет возвращаться только такая память, то на кой мне хрен этот «дрэкосил»?
— Кстати, — спрашивал «он», — куда делать уколы? Я делаю в жопу, простите за слово. Правильно ли?
Людовика была в ужасе.
— Кто ему сказал про задницу? — всхлипывала она, — в вену, в вену!
— Надо было предупредить. — оправдывался я.
— Я потеряла голову! Не в задницу, а в жопу, простите, что я такое говорю — в вену, в вену!
«— Наверное, у тебя из-за жопы, — писала она, — возвращается не та память». И приложила разовые шприцы, чтобы он не заразился СПИДом.
— Делаю в вену, — отвечал Василий, — вчера вспомнил, что уже год не платил за квартиру и как в детстве меня
Видимо, я плохо знал человеческую психологию. Вместо того, чтобы эпистолярным жанром воспламенить страсть, я её убил — Людовика прекратила переписку и впала в депрессию.
Тогда я написал, что «дрэкосил» вроде начинает действовать — всплывают контуры какого-то сарая, витают сено и солома и на солнце — чьё-то нагое женское тело рубенсовских форм.
«Не ваше ли?» — осторожно интересовался Василий.
— Моё, моё! — визжала Людовика, — он пошёл на поправку! Я уверена — как только он увидит меня — он вспомнит!
И она решила лететь к Василию и предстать пред ним собственной персоной.
Я пытался её отговорить, объяснял, что он болен, что такая встреча может быть шоком для него и для неё — Людовика была непреклонна.
— Тело на соломе — это я! — повторяла она, — мы пойдём в сарай, я разденусь — и он всё вспомнит.
— Сарай сгорел, — неожиданно заявил я, — и солома тоже!
Мне надо было спасать свою шкуру.
— Откуда вы знаете? — испугалась она.
— Василий писал, — соврал я, — но я не перевёл.
— Варум?!!
— Я боялся, что вам это будет больно.
— Хорошо, я разденусь в его каморке, там, где штанга.
— Там он не узнает!
— Варум? Я раздевалась и там!..
Она купила билет, кучу подарков, от неё несло шанелью, уж не помню каким номером.
— Дайте ему телеграмму! — она протянула мне текст: «Встречай 17–го, аэропорт Шереметьево, рейс Цюрих — Москва».
Что мне было делать? Я должен был перебираться в другой город, возможно, в другую страну…
Я решил пойти ва — банк. Через час «из Брянска» к ней пришла телеграмма: «Встретить не могу, — сообщал «Василий», — не помню, где аэропорт, что такое Шереметьево».
— Телеграфируйте! — приказала Людовика, — пусть возьмет такси!
И понеслась в аэропорт.
Я начал собирать чемоданы, но куда мне их было грузить? — машины у меня не было, да и куда я мог переехать, — ни шале, ни дома в Испании, ни гассиенды в Чили! У меня была сранная комната на чердаке, где летом была Сахара, и я остался. Я ждал, что будет…
Я знал, что они прибыли — телефон трезвонил без конца, стучались в двери — я не подходил. Я не выходил на улицу — у меня были кой — какие запасы еды. Но сигареты вскоре кончились, и я вынужден был выйти. На первом же перекрёстке я встретил их. Людовика была в короткой юбке, ноги торчали как два столба. Она бросилась ко мне, обнимала, представляла Василия. Он был огромен, как скалы в Этрета.