Минос, царь Крита
Шрифт:
Я покачал головой: конечно, для древнего бога я был всего лишь дитя, и здесь спорить было не с чем. Но разве Зевс не любил меня? Разве что-то грозило мне в руках отца моего? Инпу предугадал мои мысли.
— У всего есть своя судьба, Минос, сын Зевса. Глупо благородного скакуна навьючивать ношей, которая пристала ослу.
— Но разве не моё предназначение в этом мире — стать царем? И разве эта ноша — позорна? — я хотел ответить твердо и спокойно. Но в присутствии Инпу я смущался, словно снова был мальчишкой, и стоял перед своим наставником, мудрым и строгим. Он не мог не услышать легкой дрожи в
— Что известно тебе о твоём предназначении, Минос, сын великого бога?! — отозвался Инпу. — Только то, что сказал тебе Зевс? Что ты должен стать владыкой этого кусочка суши посреди виноцветного моря? Что ты должен иссушать свое Ка, борясь с заговорами и распутывая паутины злых умыслов? Что ты, как бык в ярме, должен тянуть лямку, совершенно не размышляя, что вырастет на вспаханном тобой поле?
— Бык в ярме? — пробормотал я.
Инпу грустно усмехнулся:
— Что тебя так встревожило?
— Во время испытаний в Священной роще я превратился в быкоголовое чудовище, дикое и предерзостное, способное восстать на богов.
Инпу заинтересованно повернул свою маленькую, изящную голову в мою сторону.
— Голова быка? И тело человека? — он несколько раз ударил пушистым хвостом по ступенькам. — Значит, все же полностью яремной скотины не получилось? Твоё сердце осталось человеческим?
— Не думаю, — отозвался я, — Оно было, как у тех людей, что жили в медном веке до нас. Тот, быкоголовый, Минотавр, явился в мир, чтобы разрушать.
— Такова его судьба, — невозмутимо заметил Инпу. — Для того он и явился. Он нужен Зевсу.
— Моя богоравная супруга, мудрая Пасифая, сказала, что это и был мой отец! — произнес я удрученно.
— Нет, конечно, — хохотнул Инпу, — хотя нечто сродни породившему тебя в нем есть. Как ты назвал его?
— Минотавром, — угрюмо повторил я.
— Хорошее имя для этого дерзкого бога, — кивнул головой Инпу, и я понял, что он почему-то доволен. Я же не мог понять, чего доброго услышал в моих словах божественный собеседник. Закусил губу и сделал несколько глубоких вдохов, прежде чем продолжить.
— Не из глубин ли сердца моего явилось это чудище, божественный?!
— Ты это говоришь, — спокойно произнес Инпу. Он довольно улыбнулся своим мыслям. — А ты, я гляжу, понятлив. Должно быть, отцовская кровь сказывается. Как ты догадался?
— Я расспрашивал братьев своих об их видениях… И понял… Напиток, что дали нам жрицы, действительно отворяет сердце. Просто я ждал, что он распахивает его для бога. А напиток помогает понять свою суть. И суть других. Мне и раньше казалось, что мать моя подобна скорпиону, что Радамант мудр, как старый змей, а Сарпедон и повадками, и нравом похож на белого лебедя. А внутри меня, считавшего себя сдержанным, мудрым и спокойным мужем, оказалась тварь, подобная порождениям медного века, из тех, что жили до нас. Такова моя суть!
— Говоришь, его гордыня так велика, что он может подняться даже против богов? Ты зря мнишь его врагом, Минос. Поверь, он — хранитель твой.
Инпу поднялся, приблизился ко мне и заглянул в глаза. Потом вдруг легонько куснул за руку, лаская, будто собственного детеныша. Сердце в груди моей сжалось на мгновение и наполнилось блаженным теплом. Я невольно улыбнулся.
— Пожалуй, ты не такой уж глупый
Еще бы я его не слушал! Мудрость и понимание людей у Инпу были безграничны. Я с жадностью сухой земли, на которую пролилась драгоценная влага, впитывал речи божества. Но разве только его наставления были нужны мне?
— Ты не оставишь меня, о, мудрейший из богов? — прошептал я, словно маленький ребенок, вцепившийся в темной спальне в палец няньки. Инпу снова ласково куснул меня.
— О, нет, не оставлю, — глядя мне прямо в глаза, заверил он. — Хотя, будь моя воля, я провел бы тебя по жизни иными путями, Минос. Но я здесь чужой, и пусть твои варварские боги ведут тебя тропой твоей судьбы. А сейчас я, пожалуй, могу только дать тебе еще одно наставление. Если, конечно, ты готов отворить уши свои навстречу словам, рождающимся на моем языке.
— Не только уши, но и сердце свое распахну я для поучений, — горячо отозвался я. — Да будут высечены твои наставления на нем, словно резцом на камне. Ибо нет для меня ничего важнее, чем знания, перлы которого ты рассыпаешь передо мной!
Инпу уставился на меня своими бездонными глазами.
— Иногда сам премудрый Тот вкладывает тебе в уста умные слова, — без малейшей заносчивости и насмешки произнес он. — Тогда начнем. Я хочу, чтобы ты научился смотреть в сердце свое тщательно-тщательно. Ты должен познать, кто ты есть, и на путях, которыми ведет тебя судьба, не предавать своё Ка. Только тогда ты сможешь без страха предстать перед Владыкой мертвых, и чудовища, подстерегающие на дороге к его дворцу, не тронут тебя. Как ты полагаешь, для того, чтобы знать, что нужно твоему Ка, что тебе необходимо?
— Наверное, знать природу своего Ка? — не совсем уверенно ответил я. — Нрав человека.
— Ты это говоришь, — кивнул Инпу удовлетворенно. — Ответь мне, Минос, по чему бы ты оценил нрав человека?
— По его поступкам, — твердо ответил я.
— Но разве ты не допускаешь мысли, что можно намеренно носить личину, скрывая под ней свой истинный облик? И не видел ли ты, чтобы человек, поступая, как велят ему, ломал собственный нрав?
Я задумался:
— Твоя суть все равно прорвется наружу… Ну, например… Мне всегда казалось, что о юноше можно судить по тому, какому филетору он подарил свою любовь!
Я выпалил это и прикусил губу. В Та-Кемет любовь между мужчинами почитается делом низким и мерзким перед лицом богов.
— Ответь мне, кефтиу, кого называют филетором? — Инпу, подобно учителю, подбодряющему ученика, снова кивнул мне головой.
Я ответил несколько более поспешно, чем следовало. Боялся, что он меня перебьет и поднимет на смех.
— Таковы наши обычаи… Взрослый юноша или муж, который избирает отрока и оделяет любовью своей. Отрок может отвергнуть его любовь, если человек тот обладает каким-нибудь душевным пороком. Но если же филетор — достойный и доблестный муж, то нет выше чести, чем стать его клейтосом, возлюбленным. Ибо филетор учит отрока добродетелям, которые присущи ему.