Минус двадцать для счастья
Шрифт:
Я подошла, села, а потом мама убрала мягкую подушечку с другой стороны от себя, и я не удержалась от стона, увидев, что под ней пряталось.
— Ну, м-а-ам…
— Лера, здесь нет ничего страшного. Наоборот, здесь все очень красиво.
Мама открыла первый из четырех альбомов с фотографиями, и перед глазами замелькали яркие картинки из нашей жизни, на которых я была стройной, веселой и, если сравнивать с собой нынешней, безумно красивой…
Я не заметила, как осталась одна.
Мама ушла в свою комнату, а я сидела на диване, поджав
Школа… Институт… Пустой офисный кабинет моей первой и пока единственной работы…
Это сейчас у нас в офисе с переменным посещением целых четыре человека, а когда я устроилась в оптовую компанию по продаже канцтоваров, из сотрудников там были только я и шеф. Потом появились кладовщик и учетчик, потом водитель, спустя год к нам устроилась Светлана, а до этого шеф сам вел переговоры и с поставщиками, и с покупателями и сам развозил товар.
Кстати, вот и Степан Леонидович. Несмотря на вполне приятную внешность, фотографироваться он не любил и в кадр попал чисто случайно. Присмотрелась к шефу — ничуть не изменился за четыре года, что мы знакомы. Все такой же подтянутый, черные волосы с проседью на висках, но выглядит моложе своих пятидесяти. Лет на пять точно.
Удивительно, нашла ещё одну фотографию с ним. Здесь мы вдвоем, смеемся под новогодней елкой. И вот именно здесь как раз сильно заметна разница. Да, точно. Я давно не слышала смеха шефа. И давно не видела, чтобы он улыбался. Он как-то потух.
Казалось бы, бизнес набирал обороты — да, несмотря на наши вялые телодвижения и означенную зарплату, это именно так. У шефа появилась молодая и красивая любовница, на которую заглядывались ребята раза в два моложе его. Но веселья, искры в глазах, азарта у шефа не стало.
Как же так, Степан Леонидович? Как же так?.. Впрочем, мне ли судить?
Если у шефа внутренние перемены, то у меня глобальные внешние. Хотя, я думаю, все это взаимосвязано. Я тоже изменилась, выгорела, закрылаcь, и именно это привело к набору лишнего веса. Толстых видят, но словно не замечают. Если, конечно, они одеты не вызывающе, намеренно привлекая внимание. Тoлстые проходят мимо, а взгляд на них не задерживается. Я говорю так не потому, что хочу кого-то обидеть. А потому что сама такая, и, может, у кого-то все совсем по-другому, а у меня именно так.
Темная безразмерная одежда — современная, но безликая. Вместо сексуальной oбуви — удобные кроссовки, сандалии, зимняя обувь тоже на плоской подошве. Вот, смотрю на недавние фото (в последнее время я, как и шеф, разлюбила позировать) и вижу не себя, а серую массу. И понимаю, что в этом образе «невидимки» удобно. Никто не обращает внимания, не пытается познакомиться, чтобы потом облить грязью…
Конечно, я замечала харизматичных пампушек, которые выделялись на сером фоне, слышала, что есть пышные женщины, которых мужчины боготворят. Возможно, здесь дело вкуса. Возможно, суть в том, что эти женщины приняли сами себя, приняли и полюбили. И они живут, наслаждаясь жизнью. А я, наoборот, от жизни спряталась. И успокоилась. И целых два года безвольно плыла по течению.
А ранние фотографии, к которым я снова вернулась, доказывали, что я могу жить иначе.
И в институте я вытянула на красный диплом, и на работу устроилась сама, не обращаясь к папиным родственникам, которые только и ждали, когда приду на поклон. Они до сих пор намекают, что если что, у них найдутся вакансии и для меня, и для мамы, но я надеюсь, что обращаться к ним за помощью не придется.
Тогда у меня были силы не отступать от намеченных целей. Были… А после Виталика… После Виталика цели пропали. Впрочем, дело не только в нем.
Глядя на наши совместные фотографии, где свет не столько от солнца, сколько от счастливых улыбок, как-то не верится, что все будет вот так…
Он с другой. Я ни с кем. И в таком виде.
Интересно, его квартира все ещё похожа на улей? Пять комнат, практически центр города — родители денег на сына не пожалели. Но на этой большой территории было очень сложно уединиться. В квартире Виталика постоянно тусовались его друзья. Они сидели в его квартире днем, они были там утром, они никуда не уходили и ночью. Лица менялись, а друзья оставались. Они были в квартире даже тогда, когда там не было Виталика.
И вели себя как хозяева. Брали, что хотели. Ходили, где хотели. Приводили своих подружек. А те трогали мои вещи.
— Ну чего ты злишься, Лерка? — искренне удивился Виталик, когда я в первый раз заметила и пожаловалась, что кто-то пользовался моей косметичкой. — Подумаешь: взяли на время пилочку для ногтей! Да я тебе завтра десяток куплю! очешь?
— Не в этом дело, Виталик, — попыталась ему объяснить, — я сама могу купить себе нoвую пилочку, просто…
Но он не захотел слушать, что чужие вещи без спроса не принято брать и что уж тем более не принято пользоваться настолько личными вещами.
— Ерунда все это, Лерка! — смеялся он. — Мелочи жизни!
— Это средства личной гигиены, — сдаваясь под натиском его смеха и поцелуев, все же заметила я. — Это как если бы… как если бы кто-то взял, например, мою пензу для пяток! Или нижнее белье!
— И тогда бы я все равно попросил тебя не расстраиваться, — не проникся он. — пошел и купил тебе что-нибудь… ажурно-провокационное… Разве это так плохо — обновка? Лерка, смoтри на мир проще!
Проще…
Ну да, казалось бы, куда проще…
Но я не смогла прибегнуть к совету Виталика, когда однажды обнаружилось, что кто-то из подружек его друзей воспользовался-таки моей пензой для пяток! А кроме нее — моим бритвенным станком (о шампунях и гелях даже не упоминаю), и вдобавок позаимствовал мой новый комплект белья.
Виталик по-прежнему просил смотреть на это, как на повод стребовать с него обновки. А я видела в этом хамство и воровство.
Я порывалась поговорить с его друзьями, поговорить по-хорошему — попросить, объяснить, но Виталик мне запретил.