Минус (повести)
Шрифт:
Так можно дергаться до утра. Сто тысяч лет. На это можно истратить всю жизнь.
11
В Саяногорске почти нет стариков. Город вырос не из таежной глухой деревушки, а сразу поднимался светлыми пятиэтажками, поделенный на правильные кварталы, где удобно расположены магазины, школы, детские садики, кинотеатры.
Он стоит на берегу Енисея, километрах в пятнадцати выше по течению — ГЭС, одна из самых мощных электростанций в мире; со всех сторон Саяногорск окружают поросшие соснами и лиственницами Саянские горы. И Енисей в этих местах бешеный, зажатый скалами, злой. Потому-то лет тридцать
Параллельно с ГЭС возводили Саяногорск. Поблизости селений не было, лишь ветхие землянки староверских скитов да охотничьи заимки — места для жизни не подходящие: высокогорье, зима, хоть и не особенно суровая, но долгая — с конца сентября до середины апреля, еще и в мае на горных вершинах снег лежит.
Понаехали сюда романтики со всех концов Союза, многие здесь и остались; другие, воздвигнув ГЭС, отправились на новые стройки.
Есть вблизи Саяногорска несколько санаториев, где должны бы отдыхать и лечиться саяногорцы и гости из Абакана, Красноярска, Новосибирска, но санатории пустуют — алюминиевый комбинат стремительно загрязняет природу.
Но все же места красивые и сам город — словно игрушка. Точнее — как макет на какой-нибудь архитектурной выставке. Компактный, радующий глаз, аккуратненький. Показательный, как столица одной из советских «строек века». Широкие и прямые улицы почти все названы по именам городов, откуда приезжали бригады на строительство ГЭС, — Московская улица, Ленинградская, Харьковская, Киевская, Одесский бульвар…
Люди живут воспоминаниями о своей романтической молодости, часто собираются на Голом холме на окраине Саяногорска, где стояли когда-то их палатки, жгут костры из шишек, поют под гитару жизнеутверждающие песни. Раз в три месяца выходит толстенький, симпатичный журнал «Стрежень», там печатаются стихи, рассказы, воспоминания первопроходцев, очерки о Енисее, тайге, истории саяногорской земли. Начал выходить «Стрежень», как я слышал, в виде стенгазеты, висел на деревянных щитах на перекрестках улочек палаточного городка; потом, когда открылась типография, стал объемистым, с иллюстрациями, многотиражным.
Наш театр частенько приглашают сюда; население города тысяч тридцать, и очень многие с высшим образованием, интеллигенты, всячески стремящиеся разрушить ту стену, что существует между городами старыми, довольно крупными и такими вот искусственными поселениями, как Саяногорск. Стоит действительно среди гор и тайги, в семидесяти километрах от железной дороги, в ста с лишним от Абакана, и люди чувствуют свою оторванность от большой жизни, варятся в своем постромантическом соку.
Раньше, говорят, сюда чуть не каждый месяц приезжали театры со всей страны, цирк, зоопарк, разные выставки, а теперь с этим стало трудней. Мы же к Саяногорску ближе других театров, вот и приходится два-три раза в год собираться, загружать старенький «ЗИЛ» декорациями и ехать. И это, в общем-то, единственные наши гастроли, не считая выездов по селам Минусинского района и участия в ежегодном фестивале драматических театров Красноярского края.
Сидим на заднем сиденье «пазика», четверо монтировщиков — Вадим, Андрюня, я и шестнадцатилетний Игорек, замена уволившемуся Димону; Леху из-за разбитой рожи не взяли, да к тому же у него сотрясение мозга — денек поработал и стал блевать… Мучаемся, что нельзя курить — парочка пожилых актрис не выносит табачного дыма. Дядь Гена делает время от времени пятиминутные остановки, труппа вываливается из автобуса, быстро
— Благодать-то, благода-ать! Вот бы там маленький теплый домик, да с банькой, — мечтает, глядя на дно ущелья, артист Семухин и, приняв облик играемого им Тригорина из «Чайки», бесконечно усталым голосом продолжает: — Отдохнуть год, другой. Спать бы, спать…
Храпченко, наш штатный хохмач, спускает его на землю:
— Медведи не дадут. Отбиваться от них каждую ночь — слишком активный отдых получится.
— Да неужели здесь медведи? — не верит Круглова. — Дорога ведь рядом…
— Вы что, голуба, не помните, как в восемьдесят пятом медведь через весь Минусинск прошел?
Режиссер Дубравин нервным голосом объявляет:
— Господа, пора, пора ехать! И так на два часа позже отправились. Заходите, пожалуйста! — И, затоптав в заснеженный гравий сигарету, первым лезет в автобус.
Главная тема сегодняшних разговоров — исчезновение парикмахерши Оксаны. Никто ничего наверняка, конечно, не знает, зато догадок и слухов хоть отбавляй. Некоторые и полную ахинею несут, что, дескать, грохнула Ксюха своего сожителя (то есть — Павлика).
— Грохнуть не грохнула, но что-то устроила, — бормочет сидящий рядом Вадим. — Что, ты там говорил, в общаге было? Слышь, Ромыч?
— Уже же рассказывал, — отзываюсь лениво и все-таки с каким-то удовольствием, таинственным шепотком повторяю: — Ну, прибежал к нам вечером Валишевский, говорит: «Там у Оксанки милиции полная комната». Лёха его послал, а я пошел посмотреть. И в натуре — человек пять ментов, все перерыто, выносят пакеты, мешочки какие-то… У нее парень по траве прибивался, может, за это…
— Н-да-а… — Вадим наклоняется ближе и шепчет мне в самое ухо: — Эта непонятка может наш план с главбухшей сорвать!
— Почему?
— Черт его знает, кажется так… Но уж на пользу хоть как не пойдет.
— Наверно, — бормочу, — скорей всего…
— Кстати, ты сколько денег имеешь?
— Нисколько. Откуда?
— Ни фига себе! — Бригадир изумился и повернулся к Андрюне: — Дрюнь, бабло есть?
— Рублей тридцать, не больше.
— Да-а, кисловатая, чую, поездочка получается. Что прикажете делать?.. — Тут он вспоминает о новичке: — Слышь, Игорек, у тебя-то с финансами как?
Игорек, худощавый, словно бы чем-то напуганный подросток, говорит уклончиво:
— Немножко есть, на всякий пожарный.
— Нет, ты не думай, я так… Просто отметить же надо твое вхождение в коллектив. С гастролей начинать — хороший знак! Обмыть, как положено, — Вадим подмигивает пареньку. — Вечером пойдем на берег Енисея-батюшки, костерок запалим… Знаешь, какой здесь Енисей? У, зверь просто! Посидим, пообщаемся, хлебец пожарим на живом огне…
— Кончай раздражать, Вадимыч! — Андрюня аппетитно причмокнул, погладил здоровенной ладонью живот. — А то сорвусь до спектакля.
То, что говорил Вадим про бережок и костерчик, в жизнь не воплотилось. Все три дня были забиты до отказа делами, да и с погодой не ладилось.
Давали по два спектакля в день. Утром — сказки, а вечером — взрослые. Декораций везде прилично, и таскать их приходилось из «ЗИЛа» во Дворец культуры метров за двести, так как вокруг дворца парк, а подъезда нормального не предусмотрено. Уж и поматерились мы, само собой…
И все три дня нас упорно грузил директор дворца, полный, краснорожий дядька лет пятидесяти. Приходил в курилку, где мы, монтировщики, коротали время, пока актеры на сцене, и заводил шарманку: