Минута молчания
Шрифт:
То, что эксперты по рыболовству способны были оценить и музыкальный экспромт, они доказали бурными аплодисментами, которыми встретили певца, приглашенного для них их председателем. В собственном сопровождении на гитаре, он спел об их мечте и их озабоченности, так как заклинал море и ветер и не в последнюю очередь полную печали мать, что ждет возвращения своего сына из морской дали; они хлопали в такт. И Стелла тоже хлопала, а когда некоторые из экспертов двинулись потом к бару, она с ними не пошла.
После короткого разговора с одним из делегатов — ему казалось, что мы встречались в Бергене в рыболовно-биологическом институте, — я заметил, что Стеллы в зале больше нет; я вышел из отеля У моря, побродил немного по пляжу, вдоль берега туда-обратно, не торопясь, потому что хотел предоставить ей время. Наполненный предвкушаемой радостью, я решил поговорить со Стеллой о будущем, нашем будущем, хотел познакомить ее с моим планом нашей совместной жизни, я решительно составил этот план один, поскольку думал, что имею право на долгосрочность моих ощущений. Наконец я направился по дороге на Шармюнде. В комнате Стеллы горел свет, маленькая настольная лампа, ее самой в комнате не было; Я перемахнул через
Я покинул свой пост между подсолнухами, обошел дом кругом, бросил еще один взгляд в комнату Стеллы и отправился домой, теперь уже в сумерках, в гармонии с самим собой и своим намерением тут же написать ей, почему я не постучал к ней в окно. Я не мог этого сделать; сцена в кухне стояла у меня перед глазами, я не мог поступить иначе.
Я еще писал, когда в мою дверь кто-то поцарапался, не постучал, а буквально поцарапался, как это делают кошки или собаки, когда хотят, чтобы их впустили.
Перед дверью стояла Соня, босиком, в своем платьице без рукавов, малышка-соседка не поприветствовала меня, она просто вошла, как уже часто это проделывала, и на мое замечание «Тебе уже давно пора быть в постели», сказала: «Я дома одна». Она решительно подошла к моему письменному столу, взобралась на стул, улыбнулась и что-то там положила. «Это тебе, Кристиан, я нашла это для тебя». Перед нашим со Стеллой фото лежал кусочек янтаря, не больше игрового кубика, со слизью по краям, но чистый и прозрачный в середине. «Ты нашла это на берегу?» — «Он прилип к водорослям, висел на вырванной морской траве». Я дал Соне свою лупу, и она принялась искать, очень старательно, прекрасно зная, что можно найти в янтарных осколках, и как бы ожидая этого или надеясь на находку, она уверенно сказала: «Да, Кристиан, там что-то есть». Мы передавали друг другу лупу, и наши усилия увенчались успехом, мы удостоверились в этом: «Жучок, Кристиан. Маленький жучок!» А я добавил: «И маленький комарик, оба не заметили, как на них скатилась смоляная слезинка, и теперь они навечно останутся там, внутри янтаря». Для Сони этого было достаточно, мое объяснение удовлетворило ее, больше чем плененные насекомые ее заинтересовало наше фото, она взяла его в руки: «Твоя учительница, да?» — «Да, Соня, фрау Петерсен, моя учительница». Она долго раздумывала, глядя на фото, а потом вдруг спросила: «Вы любите друг друга?» — «Почему ты об этом спрашиваешь?» — «Если вы любите друг друга, тогда ты наверняка перейдешь в следующий класс». — «Я и без этого перейду», — сказал я. «Скоро она будет и моей учительницей!» — «Ты можешь этому только радоваться, Соня, потому что заниматься у нее одно удовольствие». — «А если она будет жить здесь, мне можно будет к вам приходить?» — «Конечно, ты всегда сможешь приходить к нам». Она подумала немножко, сомнений не было, ей хотелось еще что-то спросить, так сильно занимали ее мои отношения со Стеллой, но тут ее позвали, я узнал голос ее матери, резкий, несимпатичный голос, который, как я порой думал, наводил беспокойство даже на водоплавающих птиц в бухте. Я поблагодарил Соню за янтарь и пообещал ей положить его рядом с фото.
Оставшись снова один, я достал из ящика стола свою сберкнижку, которой давно не интересовался, ее подарили мне в день конфирмации с взносом в сто марок, что составляло теперь, по прошествии времени, целое состояние в двести сорок марок. Я решил снять сто пятьдесят, еще не зная, зачем, просто так, мне показалось, на всякий случай лучше иметь при себе какую-то сумму денег.
Мой отец предчувствовал, что я слепо следовал своим тайным потребностям, когда сделал ему предложение обдумать условия оплаты моей работы на нашем буксире в каникулы и после школы, проявить больше щедрости. Когда мы вместе плыли домой — мы сидели на корме и курили, — я спросил его, не хочет ли он ввести твердый тариф для той или иной выполняемой мною работы — для экскурсионных поездок на Катарине, для работ на барже. С таким удивлением, как в тот раз, он еще ни разу не смотрел на меня, крайне пораженный и с долей недоверия. Сначала он спросил: «Зачем тебе столько денег?» Я промолчал в ответ, тогда он захотел узнать, в какой форме он должен вознаграждать мой труд. Я подсчитал заранее и сказал, что вознаграждением в пять марок за экскурсионные рейды я буду вполне доволен и что считаю также пять марок за мою работу на барже вполне нормальным, он сделал вид, что калькулирует в уме названные суммы, возможно, он сопоставлял их с зарплатой, которую платил Фредерику и размеры которой были мне известны, во всяком случае, он не выдвинул никакой альтернативы, и через некоторое время спросил: «Но жить, Кристиан, ты останешься с нами или как?» От меня не ускользнула тихая ирония, у меня не было ответа на его вопрос, я почувствовал даже облегчение, что он не настаивал на ответе. Он подбодрил меня своим взглядом, толкнул в бок и сказал: «Идем», и мы покинули борт и пошли привычным путем домой, около сарая он положил мне руку на плечо и не снимал ее, пока мы не дошли до дома. Вероятно, он что-то вспомнил из того, что его волновало еще раньше и что он должен был отрегулировать, мы вернулись назад к сараю, он втолкнул меня вовнутрь, и мы молча подошли к приставной лестнице, которая вела на небольшой чердак. В этот момент я понял, что он имеет в виду; за старыми мотками троса, сетями и бамбуковыми шестами я прятал
У Фредерика всегда и везде была при себе фляжка, работал ли он на барже или на буксире, сидел ли на скамейке перед сараем или плыл на Птичий остров: время от времени он залезал во внутренний карман, доставал оттуда фляжку и подносил ее к губам, такая металлическая плоская бутылка в кожаном оплете, всегда полная его любимого рома. Он наверняка проделал это и тогда, пополудни, когда опрокинулся при сильном ветре из надувной лодки за борт, чуть-чуть наискосок от отеля У моря, доставив всем зрителям, толпившимся на мосту, самое презабавное зрелище за все время летних каникул. Я не сомневался, что надувную лодку подняла на гребень набежавшая как раз в тот момент волна, когда он заново устанавливал подвесной мотор, он опрокинулся в воду, а потому поплыл, и все плыл, тогда как надувная лодка шла своим ходом, не соблюдая, конечно, прямого курса, а описывая круги вокруг пловца, отходя то дальше, то приближаясь к нему. При попытке ухватиться за кольцеобразный трос пловец подвергался опасности уйти под воду, поджимаемый дном лодки, он нырял от нее в сторону, иногда мне даже казалось, лодка задалась целью поймать его и устроила на него охоту, но он увертывался, спасаясь быстрыми ловкими движениями хорошего пловца.
Неожиданно налетевшие порывы ветра оказались предвестниками плохой погоды, один из первых рыболовных катеров, вернувшихся с моря, подошел к Фредерику, взял его на борт, а надувную лодку на буксир, все катера поспешили укрыться в бухте. Зрители на мосту разбежались, в садике кафе отеля У морякельнеры убрали зонты над столами, сняли гирлянды и скатерти, а в бухту вошли даже два морских катера, ходивших в открытое море за треской. Огромные раскатистые волны широким валом накатывали на бухту, их словно кто поднимал снизу, они вздымались и обрушивались друг на друга, о мощи их удара оставалось только догадываться. Облака, темные, рваные, шли очень низко над морем. Вдруг я увидел ее, увидел далеко в море двухмачтовую яхту, пытавшуюся держать курс на бухту, она постоянно показывалась на волнах, когда дул мощный норд-ост.
И хотя я не мог прочитать название на борту, я тут же понял, что это Полярная звезда, которая хотела доставить Стеллу домой, ко мне. После ощутимого удара волн она какой-то момент быстро неслась по воде на полных парусах, энергично подхлестываемая ветром, сомнений не было, она шла в бухту. Я сбежал с моста на берег и помчался к волнорезу, там тоже стояли люди и следили за попытками яхты вернуться в укрытие, среди них был и старый Тордсен, которого теперь не часто призывали на службу, тем более выбирали, но по молчаливому согласию, он по-прежнему воспринимался нами как начальник порта. Он, капитан, видел только парусник, ему не составляло труда понять, каковы были намерения экипажа. Словно давая указания, он вполголоса бормотал про себя, советовал или предупреждал об опасности: «Уберите грот, переходите на двигатель, оставьте фок, только один фок, сами оставайтесь наверху, бросьте якорь». Он говорил против ветра, порой ругался, стонал, следя за каждым шагом маневра, я стоял вплотную к нему, чувствовал, как во мне поднимается страх и вместе со страхом неизвестная боль. Нельзя было понять, кто стоял у руля на Полярной звезде, на палубе можно было различить несколько фигур. Один раз возникла угроза разворота парусника боком к волнам, но сильный удар ветра выправил положение и направил яхту по курсу, и даже стало казаться, что парусник сможет заскочить на этой бешеной скорости в порт, но вдруг яхту подняло вверх, подняло как раз на том месте, где мы сбросили последний груз камней, непредсказуемая сила рванула парусник вперед и скинула его с высоты. «Идиоты, — закричал Тордсен, — вы, идиоты»; и он, и все мы видели, как носовая часть парусника ушла под воду и снова была выброшена наверх, парусник задрожал на какой-то миг, потом завалился набок и понесся на каменную стену у входа в порт, но был снова поднят и со всего маху брошен на эту стену, раздался треск обшивки. Передняя мачта сломалась и рухнула на палубу, отлетела в сторону и унесла с собой двоих за борт, швырнула их в зазор между каменной стеной и корпусом парусника. «Их раздавит, — закричал Тордсен и приказал мне: — Давай, Кристиан, попробуем оттолкнуть, помоги им при отталкивании».
Мы втроем повисли на борту и попытались оттолкнуть корпус парусника — он то опускался, то поднимался, — удержать его от соприкосновения со стеной, но не смогли, однако, этому воспрепятствовать, при внезапных толчках он терся бортом о стену, скрипел и вновь поднимался, и как только хоть на мгновение образовывался малейший зазор, я видел под собой в воде два тела, обмякшие, покачивающиеся. Спускаться к ним было рискованно, Тордсен сделал знак рыболовному катеру, рыбак подал нам канат с железным крюком — этим крюком рыбаки вылавливают верши, если они вдруг срываются, — и мы осторожно принялись за дело.
Сначала мы подцепили за пиджак молодого человека, вытащили его на палубу, уложили, и им тут же кто-то занялся, принялся обрабатывать грудную клетку. Я не допустил, чтобы и второе тело подцепили крюком, ибо я сразу узнал Стеллу, искривленный в муках рот, прилипшие ко лбу волосы, безвольно болтающиеся руки, я приказал покрепче привязать меня и спустился в щель между бортом и стеной, уперся в них ногами, попытался, глубоко нагнувшись, дотянуться рукой, но сначала промахнулся, наконец ухватил ее за запястье, а потом, перехватив руку, подсунул ее ей под спину, и по моему знаку они вытащили нас наверх.