Минута молчания
Шрифт:
Мне показалось, как раз наступил подходящий момент молча удалиться, когда раздался мощный гул сильного мотора — приближалась быстроходная лодка, все встрепенулись, и тут показалась моторка, наверняка приписанная к одной из ближайших военно-морских баз, она тянула за собой на длинном тросе парусник — парусное судно со сломанной мачтой. Меня не удивило, что такая лодка оказывала посильную помощь, флот порой брал на себя исполнение таких услуг, приходил на помощь каждому, кто попадал в открытом море в беду, доставляя потерпевших аварию к родным берегам. Это была все та же злополучная Полярная звезда, которую они, очевидно, залатали по мере возможности и теперь волокли куда-нибудь на верфь при военно-морской базе, Тордсен тоже так предположил. Полярная звезда— я хотел бы все-таки узнать, кому пришла в голову мысль назвать так парусник. Не спеша маленький
Я отправился домой, пошел вдоль пляжа, у меня болели глаза. Под ногами шуршали и трескались высохшие половинки ракушек, моего ухода, похоже, никто не заметил. Я заблуждался. Там, где на берегу лежала килем вверх перевернутая старая корабельная шлюпка — облезшая и непросмоленная, — меня окликнули, на шлюпке сидел господин Блок, мой школьный директор, его не было за столиками в кафе, он выбрал это место, чтобы побыть одному. Вялым жестом руки он призвал меня сесть рядом с ним. Ему, всегда такому чопорному и сдержанному, однажды уже унизившему меня, приспичило поговорить со мной. Какое-то время мы молча сидели друг подле друга и смотрели вслед буксиру с парусником, они удалялись в открытое море, но вдруг он повернулся ко мне, посмотрел на меня явно благожелательно и сказал: «Мы соберемся в актовом зале, Кристиан, на траурную церемонию. В память о фрау Петерсен будут произнесены речи». — «Я знаю, — сказал я, — я только что об этом узнал». — «Вы спикер класса, — сказал он, — мы так подумали, что вы произнесете несколько слов от лица учеников, совсем коротко, только слова признания, несколько добрых слов о том, что значит для вас утрата такой многоуважаемой учительницы». Я молчал, тогда он продолжил: «Если я не заблуждаюсь, эта утрата коснулась вас лично». Я только кивнул и не смог справиться с тем, чтобы на глазах не выступили слезы. Он воспринял это без всякого удивления, даже погладил меня по руке, задумался на мгновение, а потом спросил: «Итак, Кристиан?» Я почувствовал, что мой отказ разочарует его, тем не менее сказал: «Я не могу». Когда он спросил меня о причине моего отказа, я не ответил ему, ведь в лучшем случае я мог сказать только одно: «Слишком рано, возможно даже, чересчур рано для меня». Он не рассердился и только захотел под конец узнать: «Но в траурной церемонии вы примете участие?» — «Да, приму».
Вместо послесловия
Генрих Детеринг
профессор Гёттингенского университета, специалист по новейшей немецкой литературе и сравнительному литературоведению
Это простая история. Ученик влюбляется в молодую учительницу английского языка, возникает затруднительная ситуация, все заканчивается несчастным случаем и внезапной смертью возлюбленной. Надеясь удержать непоправимое в словах, влюбленный юноша наконец находит эти слова, которых ему не хватало во время школьной траурной церемонии: из минуты молчания рождается повествование.
Своеобразная интрига новеллы Зигфрида Ленца едва ли вытекает из ее простого сюжета, гораздо в большей степени из сдержанного повествования, его камерно-музыкальной точности и удивительного такта. Сравнимо в какой-то мере разве что с «Бегущей лошадью» Мартина Вальзера — переплетение лейтмотивов и предметных символов проистекает как бы само собой, обусловленное особым вниманием к реалиям действительности. Там это пейзажи Боденского озера, тут морского побережья Балтийского моря. Это пейзажи Шторма и Андерсена, маленькая, скупыми штрихами нарисованная гавань, прибрежный порт вблизи датской границы, оказывающийся местом действия трагедии. Естественные природные силы в прямом смысле вершат человеческой жизнью — пусть и низведенные до малого формата будничных событий.
Речь не идет о дикой или цивилизованной природе, а исключительно только о маленькой гавани и Птичьем острове, о рифе в морских глубинах, о штиле и штормовых порывах ветра на морском пляжном берегу; не о сжигающей страсти любви, а всего лишь маленьком пятнышке, прожженном сигаретой на гостиничной простыне. То простое обстоятельство, что отец рассказчика, будучи «ловцом камней», вытаскивает из морской глубины валуны и насыпает их на подразрушившийся мол, делает возможной небрежно брошенную фразу в духе Хемингуэя в ответ шотландскому эксперту: «We are only fishing for stones».
Каждая деталь в этом описанном мире может постоять за себя, чем обязана той тщательности, с какой каждая из них служит эффекту реального. Практически можно даже не заметить, что директора гимназии, столь официозное олицетворение образовательного учреждения, зовут «Блок», а учительницу — «Стелла». Это имя может не только всколыхнуть воспоминания о таких литературных образцах, как
34
Посмертно изданный «Дневник для Стеллы», состоящий из пародийных памфлетов, написанных в 1710–1713 гг.
35
Сентиментальная драма И. В. Гёте (1775).
Одновременно она и Ундина, дух воды, эта необыкновенно женственная, «сказочно» красивая женщина: «морская дева» [36] Андерсена, которая умирает, покинув среду своего обитания. Незаметно и довольно рано обозначены приметы грядущего бедствия. Это и ее романтическая склонность к валунам, словно это окаменевшие живые существа; или мы видим ее волосы, всегда по-мальчишески коротко подстриженные, спадающими умирающей на лоб; «морское чудище» ищет для себя, как и каждый год во время морского праздника, «морскую деву» — фольклорный аттракцион для туристов. А когда в конце ее тело, обратившееся в пепел, возвращается в лоно природы, что реалистично мотивировано в сцене, где его высыпают в море, Стелла поднимается как «звезда» в небо, к дочерям воздуха, в воздушный и возвышенный мир повествования.
36
В русском переводе «Русалка».
Новеллистическое морское путешествие Ленца благополучно минует как патетику Сциллы, так и сентиментальность Харибды, и все благодаря экономности выразительных средств и широте перспективы, в которой раскрывается это повествование. В той же самой языковой среде, в которой «мы шлепали по мелководью», звучат по радио песни Рэя Чарльза и ведутся беседы о Фолкнере, а учебное чтение Оруэлла порождает политические сомнения. И насколько отчетливо просматриваются реминисценции к традициям классической новеллы, настолько же непринужденно соотносятся эти эпизоды с кинематографическим монтажом, наплывом одних сцен на другие и неожиданной сменой времени действия и перспективы. Противоречивость между привязанностью к памяти о возлюбленной и освобождением от гнета воспоминаний не может быть передано проще, чем путем постоянной подмены интимного обращения на «ты» и дистанцией обращения в третьем лице: «Она подошла к окну, словно ты что-то искала».
Романы, опубликованные Зигфридом Ленцом со времен «Урока немецкого», принесли автору вплоть до сегодняшнего дня спорную популярность. Уход в далекие времена и склонность к рассудительности, если не обходительности, которой восторгались некоторые читатели, часто отпугивали литературную критику, она занимала довольно скептическую позицию; скорее вежливая уважительность, чем искреннее признание, доставалась писателю со стороны критиков. Возражая против этой благоволительной недооценки, настойчиво хочется напомнить, что Ленц в своих коротких рассказах уверенно адаптировал стилистически американскую short story и генуинно свел ее с традициями немецкой новеллистики, как этого не сделал ни один другой автор его поколения, начиная с самых ранних своих произведений и до рассказа «Конец войны», написанного в 1984 году. Тот, кто придерживался точки зрения, что подлинная сила Ленца в этих рассказах, малой форме и средней форме прозы, может убедиться в своей правоте на примере данной повести. Она безупречна, что называется, в рукотворном смысле. И именно поэтому с такой уверенностью достигает той вершины, на которой поразительная точность piиce bien faite [37] перерастает в повествовании в волшебную магию слова. Старомодно? Современно? Старые словесные споры сторонников и противников Ленца меркнут перед этой суверенной лаконичностью. В чем, собственно, и заключается прелесть книги. Это простая история.
37
Хорошо сделанная пьеса (фр.).
Frankfurter Allgemeine Zeitung
21 июня 2008 г.