Мир без конца
Шрифт:
— Неважно, Марк?
Больной как будто даже не видел его, но прохрипел:
— Очень хочется пить.
Медж вновь дала ему кружку:
— Сколько бы ни пил, все равно мучает жажда.
В ее голосе слышалась не свойственная этой женщине растерянность. Мастер очень испугался. Ткач часто ездил в Малкомб, где общался с моряками из охваченного чумой Бордо. О завтрашнем заседании приходской гильдии Ткач уже и не думал. Да и Мерфин тоже. Ему захотелось крикнуть, что всем грозит смертельная опасность, но он стиснул зубы. Никто не станет слушать паникера, а кроме того,
Целительница с так хорошо знакомым строителю каменным лицом, скрывая эмоции, протирала Ткачу лицо какой-то жидкостью со сладким запахом. Несомненно, ее также мучила мысль о том, насколько серьезна болезнь Ткача. Марк сжимал в руке пергамент — скорее всего с молитвой или библейскими стихами, а может, и магическим заклинанием. Наверняка идея Медж; Керис не верила в подобные письмена в качестве лекарства. В госпиталь вошел аббат Годвин, в хвосте у него, как всегда, плелся Филемон.
— Отойдите от постели! — тут же велел последний. — Как же может человек выздороветь, не видя алтаря!
Мерфин и обе женщины отступили, и настоятель, склонившись над больным, пощупал ему лоб, потом пульс и сказал:
— Покажите мочу.
Врачи-монахи придавали большое значение моче. Керис передала Годвину одну из специальных стеклянных бутылочек — уток, которые хранились для этих целей в госпитале. Не нужно было обучаться в университете, чтобы увидеть в моче Марка кровь. Аббат вернул утку.
— Этот человек страдает избытком крови. Ему нужно сделать кровопускание и кормить кислыми яблоками и рубцом.
Пережив флорентийскую чуму. Мостник знал, что монах городит вздор, но промолчал. У него уже почти не оставалось сомнений. Кожная сыпь, кровотечение, жажда: та самая болезнь, которую он перенес во Флоренции, которая погубила Сильвию и всю ее семью, la moria grande. Чума пришла в Кингсбридж.
Накануне Дня всех святых на город опустилась тьма, и Марку стало трудно дышать. Керис видела, что великан слабеет, и испытывала досадную беспомощность, как всегда, когда не могла помочь больному. Ткач погрузился в беспокойное забытье, закрыл глаза, потел, тяжело дышал, открыв рот. Мерфин тихо посоветовал целительнице проверить под мышками, и она обнаружила там крупные вздутия наподобие волдырей. Врачевательница не спросила мастера, что это значит, позже. Монахини молились, а Медж и четверо ее детей бестолково стояли у постели больного. Наконец Марк содрогнулся, кровь хлынула изо рта, он обмяк, замер и перестал дышать. Дора громко зарыдала. Сыновья изо всех сил пытались сдержать слезы. Ткачиха плакала тихо.
— Это был самый лучший мужчина на свете, — прошептала она Керис. — Почему Господь забрал его?
Хотя добрый великан и не был монахине родным человеком, целительница сама чуть не рухнула от горя. Она не знала ответа на вопрос Медж. Священники утверждали, что болезни посылаются за грехи. Марк и Медж любили друг друга,
— Мне нужно с тобой поговорить.
— А мне с тобой.
Керис заметила, что Мостник чуть не дрожит от страха. Такое случалось не часто, и она испугалась еще больше.
— Пойдем в собор.
На соборной лужайке дул зимний ветер. Ночь стояла ясная, путь освещали звезды. Братья в алтаре готовились к утренней службе Всех Святых. Керис и Мерфин встали в северо-западном углу нефа, подальше, чтобы их никто не услышал. Дрожа и кутаясь, монахиня спросила:
— Ты знаешь, отчего умер Марк?
Зодчий судорожно вздохнул:
— Чума, la moria grande.
Целительница кивнула, так как опасалась именно этого, но на всякий случай уточнила:
— Откуда знаешь?
— Ткач ездил в Малкомб, общался с матросами из Бордо, а там трупы валяются на улицах.
— Да, он только что вернулся. — Монахиня просто не хотела верить Мерфину. — Но все-таки почему ты уверен, что это чума?
— Симптомы те же: жар, темно-красная сыпь, кровотечение, бубоны под мышками, и самое главное — жажда. Господи, как мне это знакомо, я ведь один из немногих, кто уцелел. Почти все умирают за пять дней, часто быстрее.
У Керис было такое чувство, что пришел судный день. До нее доходили жуткие вести из Италии и Южной Франции: вымирают целые семьи, непогребенные тела гниют на пустынных площадях, осиротевшие малыши, еле научившись ходить, с плачем бродят по улицам, скот в заброшенных деревнях дохнет без присмотра. Неужели это все случится и в Кингсбридже?
— Что делают итальянские врачи?
— Молятся, поют гимны, пускают кровь, прописывают свои любимые тайные средства и клянут судьбу. Все их усилия оказались безрезультатными.
Молодые люди стояли совсем близко друг к другу, говорили тихо, и в слабом свете далеких свечей Керис видела необычно напряженное лицо Мерфина, сильное волнение, но как-то это не похоже на скорбь по Марку. Монахиня спросила:
— Чем итальянские врачи отличаются от английских?
— После мусульман итальянские доктора считаются самыми знающими. Они даже разрезают мертвые тела, чтобы лучше понять болезни. Но ни один из них еще не вылечил ни одного чумного.
Целительница отказывалась мириться с полной безнадежностью.
— Невозможно, чтобы ничего нельзя было сделать.
— Но это так. Вылечить от чумы нельзя, хотя некоторые считают, что ее можно избежать.
— Как? — быстро спросила врачевательница.
— Похоже, она передается от человека человеку.
Керис кивнула:
— Как и большинство болезней.
— Обычно если один в семье заболевает, потом подхватывают остальные. Главный фактор — это общение.
— Разумно. Некоторые утверждают, что заболеть можно, посмотрев на больного.