Мир до и после дня рождения
Шрифт:
— Я не хочу видеть тебя до начала Гран-при, — произнес Рэмси. — И никаких любовных посланий и болтовни в трубку. По возвращении в Лондон я желаю видеть тебя у моего дома только в том случае, если ты сообщишь Лоренсу, что влюблена в меня и расстаешься с ним.
Если несколько минут назад поведение Рэмси и напоминало мелодраму, то сейчас от его ультиматума «либо он, либо я» непривычно веяло здравым смыслом. Однако ему не удалось скрыть за внешней уравновешенностью, что один ее необдуманный шаг может привести к стремительным, безрассудным и скандальным последствиям.
— И это еще не все, лапочка. Когда ты уйдешь от Лоренса, если ты от него уйдешь, я не позволю тебе жить в спальне наверху в качестве личной шлюхи. Ты выйдешь за меня замуж.
Это предложение, от которого подгибались колени, казалось страшнее ненападения. Манера подачи была слишком жесткой, то, что само по себе было ужасно, представлялось еще более пугающим. Заявление Рэмси отрезало путь к возможности «временно пожить раздельно» с Лоренсом и попробовать на вкус жизнь с Рэмси, как можно сделать на рынке в Боро без всякого обязательства купить. И в то же время ни один мужчина не просил Ирину выйти за него замуж, пусть и таким неподобающим тоном. Исходившая от него ярость отбросила ее, как мокрую тряпку, на три фута, затылок неожиданно стало покалывать.
— Рэмси, я не вышла замуж на Лоренса даже после десяти лет…
— Я все сказал.
Вернувшись домой, Ирина почти не пыталась скрыть следы слез на лице. Было уже за полночь, и в городе с космополитическими претензиями и провинциальной системой работы транспорта метро уже закрылось. Наслаждаясь чувством вновь обретенного абсолютизма, Рэмси не потрудился вызвать ей такси, а оставил на крыльце дома, предоставив самостоятельно выбрать тот способ добраться до дому, который ей покажется наиболее удобным. Прощание ограничилось рукопожатием, вызвавшим такой поток слез, что, остановив такси на Гроув-Роуд, она по просьбе водителя была вынуждена трижды пытаться внятно произнести адрес.
В этот вечер Рэмси оказался не единственным, кто был настроен демонстрировать свое равнодушие. Не найдя объяснения ее красным от слез глазам, Лоренс, сидевший в гостиной, сухо произнес:
— Уже поздно.
— Опоздала на метро и целую вечность ловила такси.
— Ты взяла такси? Не проще ли было следить за временем, чтобы выйти на пять минут раньше и успеть до закрытия метро?
— Потеряла счет времени. Сегодня пятница и все такси заняты, пришлось долго ждать.
Ей приходилось столько лгать, так почему было не скрыть тот факт, что она воспользовалась одной из черных машин с непомерно высокими ценами, постоянно снующих по улицам, и не рассказать, как добиралась до дому пешком.
— Почему ты не позвонила мне и не предупредила, что возвратишься так поздно? Я волновался. — Голос был вовсе не взволнованный, напротив, по его тону угадывалось, что он с удовольствием заплатил бы какому-нибудь хулигану, чтобы он стукнул ее по голове в безлюдном месте.
— Поиски работающего таксофона задержали бы меня еще больше. — Ирина говорила устало, эмоции не затрагивали сердце.
— Если ты вызвала такси, значит, автомат ты все же нашла. — Лоренс не желал смириться. — Кроме того, странно, что у Бетси не было с собой мобильного. — Тон, которым Лоренс произнес имя ее подруги, говорил о том, что он сомневался в их встрече. Вероятно, одной из жертв в пользу лжи стала способность говорить правду.
— Признаю, я не подумала о звонке, когда была возможность, — сбивчиво оправдывалась Ирина. — Знаешь, может, нам все же купить себе мобильные телефоны.
— Да, это было бы классно. Ты могла бы звонить мне, а я тебе, при этом я не узнал бы, где ты находишься, если бы ты не захотела сказать.
Ирина держалась, позволяя обжечь лицо долетавшим до нее каплям ядовитой слюны.
— Если хочешь знать настоящую причину опоздания, я объясню — мы с Бетси поссорились. Нам потребовалось время, чтобы все уладить. — Объем работ для изобретения этого оправдания был огромен. Она даже поразилась, зачем ей это надо. Уже почти два часа, в вечер
— По какому поводу?
Ирина лихорадочно перебирала детали разговора с подругой, выискивая то, что можно было бросить, как кость, однако ничего подходящего не приходило в голову.
— Не хочу загружать тебя всякими глупостями. Скажу только, что Бетси очень хорошо к тебе относится. Она говорит, что ты замечательный.
— Рад, что хоть кто-то так думает. — Лоренс встал и направился в спальню.
Отсчитывая десять последних дней до начала Гран-при в Борнмуте, Ирина царапала крестики на стенах собственного ГУЛАГа, отмечая неумолимый ход времени, приближавший ее к дате собственной казни.
Страшные и реальные картины смерти ежедневно мелькали в голове. Она не так далеко зашла, чтобы сунуть голову в газовую духовку, однако каждый раз, пересекая главную улицу в Боро, представляла, как на нее несется огромный грузовик. Она проклинала ИРА, прекратившую террористические акции, тем самым превращая в пустую фантазию внезапный взрыв в метро. Проходя мимо строительной площадки роскошного жилого комплекса, она не вполне желала, чтобы на нее свалились две поперечные железные балки, но все же поглядывала на здание, возвышавшееся на два этажа над головой. Полеты фантазии были болезненно-глупыми, но, как и видения подходящего к ее дому Рэмси, пары на ковре и случайного ДТП, они отталкивали и пугали. Это же относилось и к другому видению: Лоренс просматривает ее записные книжки с целью обзвонить друзей в связи с ее безвременной кончиной. Бетси спрашивает его: «Кто-нибудь сообщил Рэмси?» Лоренс недоумевает, почему Рэмси должен быть во главе списка, тогда как совсем недавно он уговаривал Ирину отправиться с ним на ужин. В обычном настроении или нет, Бетси в любом случае ведет себя сдержанно, хотя могла бы и сама сообщить Рэмси печальную новость. На похоронах Лоренс крайне удивлен, почему на фоне всех скорбящих Рэмси выглядит почти обезумевшим от горя. Наконец в его голове словно что-то щелкнет, он вспоминает о дне рождения Рэмси, о раздражающей отстраненности Ирины в день его приезда из Сараева, о ее вспыльчивости, о необъяснимом отсутствии в течение дня… Сначала Лоренс, разумеется, разозлится, но, оставшись без Ирины, на которую можно было бы выплеснуть злость, направит поток эмоций в горе. Возможно, любовь к одной женщине сцементирует дружбу двоих мужчин. (Все это, конечно, чушь, но весьма заманчивая.) Но дело в том, что Ирина не желала подобного после смерти. Лишь при единственном условии она осмелилась бы допустить, что Лоренс узнает о ее любви к другому мужчине — в случае, если она не станет свидетелем последующего развития событий.
Лоренс сделал обязательными посещения Лас-Вегаса каждые три-четыре года. Его родители считали «мозговой центр» местом странным и претенциозным, он же в свою очередь считал работу инструктора по гольфу скучной и пресной — налицо полное отсутствие взаимопонимания. Брат Лоренса был наркоманом, постоянно таскающим у отца деньги, более амбициозная сестра работала в «Уол-марте» в Фениксе. Но Ирину это не заботило, она не была частью семьи Лоренса. Она была его семьей. Учитывая, как много времени Лоренс тратил на книги и политику, на общение его оставалось совсем мало, поэтому она была еще и единственным его другом. Ответственность, как результат, никогда не гнетет. Сейчас же она навалилась тяжким грузом.
Не было дня, когда она не бросалась к телефону, стоило Лоренсу уйти на работу, или не нащупывала бы в кармане монету в двадцать пенсов, проходя мимо таксофона. Ощущение сродни тому, как бросивший пагубную привычку курильщик ищет глазами пачку сигарет, приговаривая: «Ведь одна затяжка, всего одна не страшно, правда?» Рэмси может выставить целую серию ультиматумов под воздействием коньяка, но стоит ему услышать в трубке ее дрожащий голос, он, несомненно, испытает прилив радости, а через несколько минут она уже будет мчаться в Хакни, в его объятия.