Мир до и после дня рождения
Шрифт:
— Должно быть, я устал, — наконец произнес Лоренс.
— Все в порядке. Может, завтра, — прошептала Ирина и, повернувшись, поцеловала его в лоб. Не сказать, чтобы он не нервничал. За все годы их совместной жизни не было случая, чтобы эрекция не возникала по его желанию. Единственная причина, все объясняющая, — если у Лоренса действительно были эти чертовы фантазии каждый раз, когда они занимались сексом. Исключением стала ночь, когда они впервые были вместе. На следующее утро, в одних приспущенных трусах с растянутой резинкой, Лоренс появился на кухне, где она готовила кофе, не отрывая глаз от пола.
— Но ты мне так нравишься, — с грустью признался он и вздернул подбородок.
Ирина улыбнулась и ответила:
— Согласна, тогда это проблема.
Сексуальные нарушения, как правило, не становятся предметом ностальгии,
Его рука лежала у нее между грудями и мешала заснуть. Почему он не мог честно рассказать, что его возбуждает? Почему она сама солгала в ответ? Очевидным объяснением был стыд, но определенного порядка. Возможно, признание в том, что она мечтает, чтобы он кончил ей на лицо, вовсе не сверхпостыдное, а сверхкомичное. Откровенно говоря, все это очень глупо, вульгарно и безвкусно, такое даже не пошлешь в колонку писем сайта «Хастлер».
Не менее важен импульс, побуждающий солгать о том, что тебя заводит (Лоренс в этом не одинок; бывшие любовники делились с ней тем, что им «нравится», но не были при этом откровенны), исходящий из желания сохранить необъяснимую мистическую силу этих низменных виньеток. Вы верите этим рассказам, которые становятся смешной болтовней, когда их произносят вслух. Это ключ от царства, но в едком потоке насмешек он может раствориться, как в кислоте, лишая вас возможности оказаться в собственном райском дворце. Возможно, в чьих-то глазах это может выглядеть смешным, уродливым или непристойным, но непристойным не настолько, чтобы возбуждать, а, напротив, вызывать стойкое отвращение. Даже фантазии, возникающие в голове Ирины не так часто, и те потеряли свою остроту, в последнее время у нее появлялось желание придумать что-то новенькое. (Что же воображают себе люди в восемьдесят пять, когда проверена работа всех отверстий в организме? Разврату тоже конец?) Неудивительно, что Лоренс держал свои эротические карты ближе к груди и при одной мысли о раскрытии карт его пенис в ужасе отпрянул. Однако Ирина чувствовала себя обманутой. Возможно, его фантазии показались бы ей захватывающими. Возможно, за неимением собственных, она могла бы позаимствовать одну.
На следующей неделе Ирина настояла на своем присутствии на лекции, которую Лоренс читал в Черчилль-Хаус. Он был доволен. Стоящий перед небольшой группой людей Лоренс, в костюме, который он редко надевал, выглядел поразительно. Все же находиться рядом с мужчиной, считавшимся экспертом в мировой политике, было приятно. Лоренс был собран и серьезен. Сидящая на заднем ряду Ирина гордилась им.
Однако Лоренс не был одарен талантом выступать на публике. Выход на кафедру заставил его сгорбиться и даже стать ниже ростом. Он говорил длинными многосложными предложениями, в череде которых так легко потерять нить. За обеденным столом его речь звучала живее, сейчас же во фразах ощущалась незаконченность и скрытый, не всегда понятный подтекст. Ирина жалела, что любовь к едким и колким замечаниям не сделала его выступление ярче. Несмотря на то что предметом лекции была смертельно опасная ситуация в Северной Ирландии, все происходящее было похоже на концерт. После гипнотической череды предложений, содержащих специальные термины и такие фразы, как «иностранные лица, наделенные исполнительной властью», «меры по укреплению доверия», ссылки с непроницаемым лицом на некую Независимую международную комиссию, она пришла к выводу, что выступление его почти в точности похоже на шоу «Монти Пайтон». За последние пять минут она не единожды ловила себя на том, что воображение ее работает над созданием новой иллюстрации для книги «Мисс Дарование», и она не слышала ни слова из того, что сказал Лоренс. Она знала, что ИРА лишила жизни более двух тысяч человек и политика уступок этим «отморозкам» приводила Лоренса в ярость. Почему же в его речи нет привычной страсти? Ситуация была схожа с положением дел в личной жизни — Лоренс любил Ирину всем сердцем, но не умел воплотить свои чувства в действия в постели.
Аплодисменты после лекции были вежливыми, вопросы не многочисленными.
Только когда один джентльмен позволил себе предположить, что мирное урегулирование приведет к повсеместному освобождению заключенных-террористов, все увидели истинного Лоренса.
— Этих подонков? — иронично усмехнулся он. — Ни за что! Даже Тони Блэр велел им гнить в аду!
Ирина
— Ты был великолепен!
Затем состоялся банкет. Были приглашены большинство коллег Лоренса из «Блю скай», несколько журналистов, представителей министерства иностранных дел и посольства Ирландии. Ирина и раньше бывала на подобных мероприятиях, но всегда чувствовала свое несоответствие обществу. Возможно, она читала газеты, но по сравнению с тем, что могли сказать люди, знавшие о политике все до мельчайших деталей, иллюстратор детских книжек скорее выглядела немой. Возможно, она бы смогла поддержать дискуссию о том, что присоединение к веселой рекламной кампании Тонни Блэра «Клевая Британия» недостойно британцев, но во время обсуждения причудливо-запутанных предложений Лоренса на тему «государственно-частного партнерства» в области подземного транспорта Лондона она чувствовала себя совершенно потерянной. Ненароком позволив щеголеватому джентльмену из министерства иностранных дел втянуть себя в беседу о программе конфискации земель у белых фермеров в Зимбабве, она случайно запнулась посредине предложения на имени президента страны, чиновник поспешно произнес: «Роберт Мугабе», после чего извинился и переключил свое внимание на фаршированный инжир.
Каждый счел своим долгом поинтересоваться, чем занимается Ирина. Ответив, она всякий раз наблюдала отраженные на лице мучительные попытки придумать фразу для продолжения беседы о детских книгах. В этой среде привычные ей названия «Пузырек едет в лагерь» и «Мир Бух» звучали нелепо. В наши дни считается обязательным задавать женщине вопросы о карьере, но, пройдя четыре-пять раз через болезненно-унизительную процедуру, она стала втайне молить, чтобы в дальнейшем люди предпочли нарушить правила.
Использовав запасной вариант, она рискнула и помогла одному из работников «мозгового центра» избежать неудачного продолжения разговора («Вы используете краски или мел?»), упомянув, что ее мать родом из Советского Союза, — лицо мужчины просветлело. Ответы Ирины были в большинстве своем разочаровывающими собеседника — нет, ее мать не была политическим эмигрантом, их переселили во время Второй мировой войны, нет, она не была даже еврейкой, — но тема его расслабила и успокоила.
Упоминание о России также способствовало тому, что разговор плавно перешел к обсуждению вопроса о владении бывшим Советским Союзом ядерным и химическим оружием, договорах о его неприменении, с чем эти люди, несомненно, связывали наступление лучших времен.
Господи, ведь это мероприятие предполагает неформальное общение! Почему же никто из них (представители ирландского посольства являлись исключением) не выпил больше бокала белого или красного вина? А где же остроумные анекдоты, несколько игривых шуток, способных разрядить обстановку? Почему они считают необходимым всегда оставаться серьезными и важными, словно существование человечества окажется под угрозой, если вместо обсуждения запрета полетов над Ираком они поспорят о том, будут ли Нильс и Дафна из сериала «Фрейзер» когда-нибудь вместе? Ирина выдержала примерно час на диете из высокоинтеллектуальных разговоров и белка, казавшейся эквивалентной шестнадцати унциям пива в день, после которых нестерпимо хочется сладкого. Внезапно ее словно что-то кольнуло пониже спины. Подобно тому как упоминание Рэмси о Северной Ирландии вызвало нарколепсию, слово «снукер» в обществе важных особ повергло всех в неизменный ступор.
— Ах вот как? — произнес наконец высокопоставленный чиновник через несколько секунд после того, как Ирина сообщила о поездке Лоренса на Гран-при. — Я не испытываю интереса к спорту. Прошу меня извинить.
По мере того как люди расходились, Ирина получила еще один милосердный подарок в виде случайно завязавшегося легкомысленного разговора при упоминании кем-то имени Дианы. Все как один закатили глаза и перекрестились, вспоминая аварию в тоннеле и «смерти той, которая никогда не умрет в памяти». Какое облегчение — немного расслабиться и улыбнуться. Недостатком того, что людей становилось все меньше, стала неотвратимость встречи с Бетани. До какого-то момента Ирине удавалось оказываться в противоположном конце зала от жеманной коллеги Лоренса, время от времени на нее косившейся. Как всегда, хитрая лиса Бетани выглядела вульгарно в неприлично короткой юбке и туфлях на каблуках ужасающей высоты.