Мир, где меня ждут
Шрифт:
Маги устраивались на привал, давали отдых уставшим коням. Заключительный этап путешествия придётся совершить как простым странникам, будто и не обладают они Даром — здорово выручавшее до этого заклятье 'Прямого пути' на подступах к авалларской столице надёжно блокировалось чарами, наложенными в незапамятные времена для защиты от внезапного нападения еще самим Авалларом с товарищами. Ведьмаки восхищенно присвистывали — это ж каким сильным магом нужно быть, чтоб даже спустя такую пропасть лет колдовство не выветрилось, держалось так, будто только вчера сотворено? Ой, не врут легенды, великий ведьмак родился когда-то в этих краях. Не дал Пределу погрузиться во тьму, не опустил бессильно руки, даже когда сами боги отмахнулись безнадёжно, пустив дела на самотёк. Не надеялись на успех, могущественные. А он выиграл! И унёс с собою в вечность знание о том, какую страшную цену ему пришлось заплатить за победу.
Хранительница единства и стихия огня молча прогуливались неподалёку от лагеря, отдыхая от трясучки в карете, благоразумно не отходя от мужчин больше, чем на сотню ярдов. Шебутная по жизни авалларка, едва
— Я была здесь.
— О чём ты? — изумилась Кристалина. Непонятные слова подруги не на шутку испугали авалларку. — Когда это ты успела посетить столицу? Тебя ведь из Кармаллорского замка ни на минутку не выпускали! Да и до этого… — Марина упрямо качнула головой, плеснув широкой волною каштановых кудрей. Слепо глядя вдаль. Пронзая пространство. А, может, время.
— Тогда замок не увенчивал собой скалу, и она стояла одинокая, неприкаянная, покрытая снежной побелкой… И густой связки дорог не было. Тогда здесь вообще ничего не было… Один лишь бескрайний простор. И крылатая воля. А еще — цвели маки. Целое поле маков. Алые капли крови запятнали траву. Как это было красиво… — Девушка судорожно вздохнула, не в силах произнести больше ни слова, а Кристалина лишь потрясённо хватала ртом воздух. И рада бы посмеяться над ничем не обоснованными фантазиями подруги, списать всё на богатое воображение юной ведьмы, подогретое старинной легендой о несчастной любви (авалларка успела уже горько пожалеть, что завела об этом речь)… и рада бы, но… откуда она узнала про маки?! Маки, которые еще сама Сантана, быть может, вдевала себе в косы, плела венки Аваллару. Маки, которые росли на этом лугу с незапамятных времён, уткав пёстрым ковром живописную долину, опоясанную со всех сторон шипастыми хребтами скал, будто бы задремавший дракон свернулся кольцом, положив голову на собственный хвост. Колыхались по ветру нежнейшими бутончиками яркого пламени, лепестки разлетались рдеющими угольками. И всё это огненное безумие длилось всего один короткий день в году. Вспыхивало внезапно, разгоралось поутру, чтобы на несколько волшебных часов превратить широкое поле в феерию необжигающего пожара, порадовать глаз буйным цветением, страстным танцем тонких стеблей… А ввечеру угаснуть, осыпаться миллионами искр. И так из года в год, из века в век, в одно и то же строго установленное время, будто завещано им служить безмолвным напоминанием. Чего-то. Что произошло здесь давным-давно. А четверть века тому назад исчезли. Словно бы и не было их никогда. Ни одного алого цветочка не осталось. И никто не ответит, почему так, отчего… Так откуда Марине ведомо о том, что она никак не могла видеть своими глазами, что произошло еще до её рождения? И говорить при этом так, словно бы всё же… видела?
Ярко-алые цветы почему-то совсем не напоминали ей о полях недавних сражений, залитых свежей неостывшей кровью. Лишь о земной красоте, силе жизни, цвете страсти… Податливо прогнулись гибкие стебли, а высокий ковыль колышущимся пологом сомкнулся над ними, отечески уберегая, укрывая от всего мира. Вспыхивают и гаснут разноцветные пятна перед прикрытыми глазами, бешено вращается радужная карусель. Где-то совсем близко, рукой подать, величественной рекой проплывает небо, усеянное перьями облаков, почти неотличимых от белоснежных, распущенных по ветру прядок ковыля. Это цветущие маки так безнадёжно закружили голову? Или колдовской дурман поцелуев, от которых, кажется, сами души сливаются воедино? И задыхаешься, почти теряешь рассудок, растворяясь в этой восхитительной близости, описать которую нельзя словами, можно лишь испытать её на себе. Да вот только далеко не каждому богами даётся испытать подобное. Так почему же ей дано?! Ведь она никогда не примет щедрый дар свыше! Не дерзнёт, не осмелится. Не сумеет. Почему так издевательски жестоко? Поманить распахнутыми дверями рая, которые она же сама закроет на сто ключей!
— Нельзя, — шепчет отчаянно, неловко стягивая одной рукой полураспущенную шнуровку на шее. — Дар пропадёт… — 'Ну, и пусть, пропади он пропадом! В Бездну! Пусть ему там демоны радуются, дару этому! Как же, дар! Проклятье моё…' Невыносимо хотелось разреветься, как простой девчонке, горько, не сдерживаясь. От злости, обиды, жалости к самой себе. К нему. Уткнулась лицом в надёжное плечо, затряслась всем телом, тем пуще, когда его рука раз, другой прошлась по голове, волосам, спине, гладя её, утешая, как маленькую. Вздохнул, прижал к твёрдой груди, не выпуская из объятий.
— Прости, я не знал… Думал, ведьминские уловки,
— Если бы…
Его тепло, его запах. Сердце бешено колотится под щекой, будто бы к ней хочет. Она и так держит его в ладонях. Обладает над ним полной властью. Радоваться бы этому, так ведь нет… Вручила бы другой его сердце, верной, любящей, хорошей. Отпустила бы любимого на свободу. Да не может. Не под силу это могущественной колдунье. Неужто хорошо вольному князю в неволе? Дёрнулась, пытаясь упорхнуть из крепких объятий. Не пустил, лишь сильнее стиснул хрупкую ведьму — не вырваться. А она подняла голову, взглянула синими глазищами, уже не лёд, пламя в них плещется. Взмолилась своему наваждению:
— Отпусти, князь. И уходи, прошу тебя.
Маг ни слова в ответ не сказал, молча ушёл, не оборачиваясь. Отводя рукой с дороги печально ссутулившийся ковыль, да жгуче-горькую полынь. А для Сантаны Предел уже привычно кувыркнулся вверх тормашками, поскакал под откос кубарем, шустрым перекати-полем. Расцветали в глазах кровавыми маками алые пятна. Проклятый дар в очередной раз заявил о себе…
Девушка пришла в себя, когда она, стоя на коленях и дрожа как в лихоманке, вырывала с корнем нежные цветы, судорожно сминала в пальцах тонкие стебли, покрытые легчайшим пухом. Злые слёзы росой унизывали растерзанные лепестки. 'Только не так… Нет… Не хочу… Никогда…' Но холодной, мерзкой змеёй под сердцем свернулась в гнусно шипящий клубок уверенность — так всё и будет. Она сама сделает всё от неё зависящее, чтобы страшное видение сбылось. Аваллар медленно шёл по полю, и всеведающее мудрое солнце ласково укутывало его в закатное сияние. Но перед остановившимся взглядом Сантаны мир навсегда утратил краски, потускнел, выцвел. И этот последний закат для неё стал чёрным. Борясь с нестерпимым желанием окликнуть его, хотя бы так, задержавшись на чуть-чуть на самом краю вечности, украсть у бесчувственной судьбы свой кусочек счастья, силилась запомнить своего князя таким, уходящим в чёрный закат. Сохранить этот образ в душе, чтобы узнать его пусть через вечность… Пронести неизменным сквозь миллионы жизней, бесконечную череду воплощений. Сберечь на долгие века живое чувство, пробудившее её ледяное сердце. А когда он исчез, растворившись на горизонте, рухнула на землю, оплакивая свою растоптанную, обречённую любовь. Ну и хорошо, ну и славно, что в легендах, которые велеречивые менестрели будут рассказывать долгими вечерами в рубиновом пламени каминов, отважная Сантана примет свою судьбу с гордо поднятой головой, отринув все страхи и сомнения. И зачарованные возвышенным слогом слушатели станут восторгаться самоотверженностью и стойкостью духа легендарной спасительницы Предела. А правду узнали лишь эти поникшие бутонами цветы. Да так и не поведают её никому…
Марина склонилась, положила ладонь на холодную еще, непроснувшуюся землю. Резко выпрямилась, так что распущенные волосы взметнулись, сверкнув червлёным золотом на солнце. Быстрым, летящим шагам направилась в сторону лагеря. Кристалина проводила девушку взглядом, растерянно поморгала, прогоняя наваждение, когда в густой тёмной траве мелькнуло что-то алое. Руками развела спутанные заросли, волнуясь сама не понимая отчего. И вскрикнула, отшатнувшись. Ровно на том месте, куда только что коснулась Марина, выпрямлялся на глазах, подставлял свету прозрачные лепестки новорожденный цветочек. Мак.
На душе у Когана было беспокойно. Муторно. Доигрались в страшные тайны. Ну как дети малые, честное слово! А смысл? Для авалларов четверть столетия — не срок. Да любой из них, кто хоть раз, мельком видел младшего Д'элавар, обратит внимание на поразительное сходство нового Магистра с князем-изгнанником. Любой — слуга, стражник, благородный. Если только не страдает близорукостью. Что уж говорить о правящей чете! Вот Бездна! Прошипел:
— Демиан, накинь капюшон. Живо! — Ерунда всё это, конечно, глупость, но хоть на немного отодвинет момент неминуемого и крайне непростого для Когана разговора, позволит на небольшой промежуток времени скрыть от посторонних глаз очень уж примечательное лицо. Нельзя же так, не подготовившись предварительно, хотя бы морально, не прощупав почву.
— Хорошо, учитель, — скучающим тоном отозвался Демиан на полном автомате. Секундное замешательство. — Что-о?
Маг едва не выматерился сквозь зубы, сдержал уже рвущиеся с языка словечки. Нет, ну это надо! Даже правую бровь приподнял изумлённо, в точности, как погибший отец. Неужели он настолько не хотел замечать всего этого — рисунок ауры, походку, жесты, привычки, манеры? Десятки и сотни мелочей, которые, собравшись вместе, хором кричали, вопили буквально: 'Ну посмотри, посмотри же на него, слепой безумец!' И это не говоря уже о внешности, в которой, конечно же, было и множество отличий, бросающихся в глаза тому, кто видел и отца, и сына, но фамильное сходство просматривалось, тем не менее, весьма чётко. Согрейн в очередной раз мечтал хорошенько побиться дурной головою о стену. Да только вряд ли ученик оценит эту эпатажную выходку, скрутит еще, чего доброго, для его же блага, прямо на глазах удивлённой делегации авалларов, которые невесть что подумают о сумасшедших магах. Вот так анекдот бы случился. Но не могло не радовать то обстоятельство, что Демиан, не задавая больше никаких вопросов, споро, и, в то же время, без видимой суеты, набросил на голову глубокий капюшон, лишь густая тень осталась на месте лица. Правда, косился он при этом в сторону Согрейна весьма выразительно. Спасибо, привык доверять словам учителя. Уяснил для себя и уверовал, внёс в список непреложных истин — если наставник приказывает ему что-то делать, значит, знает, что говорит, значит, так будет лучше. 'Зря я на них наговариваю, хорошие у меня ученики, — тоскливо вздохнул про себя Коган. — Жаль вот только, учитель из меня… эх, не будем о грустном'.