Мир, где меня ждут
Шрифт:
— К твоему сведению, я не больна! — отрезала девушка, залпом допивая апельсиновый сок, и скривилась. — Фу, ну и гадость!
Марина задёрнула плотную занавеску, спасаясь от прямых солнечных лучей, и устало откинулась на удобное сидение. Пусть карета ехала довольно ровно, и маги каким-то загадочным образом ухитрились в несколько раз сократить расстояние до далёкой Сантаны, дорога сильно изматывала своей монотонностью и добивала невыносимой жарой. Кристалина 'радовала' глаз нежно-салатовым цветом лица, ситуацию лишь усугубляла смуглая, оливкового оттенка кожа. Бывшая герцогиня давала себе трезвый отчёт в том, что сама на месте авалларки довела бы магов до белого каления своими жалобами и, не выдержав издевательств над своим несчастным организмом, повернула бы обратно в Телларион. Но благородная княжна лишь сжимала губы и мужественно молчала. Марина сочувственно посмотрела на по доброй воле страдалицу, пересела к ней и обняла подругу за плечи. Авалларка вздохнула, положила ладонь на совсем еще плоский живот.
— Вот ведь маленькая непоседа. В карете укачивает, верхом — вообще молчу. Это есть не могу, от того с души воротит. От любого сильного запаха
— Маленькая? — переспросила иномирянка, глядя на княжну со смешанным чувством умиления, теплоты и белой зависти.
— Дочка у нас будет, — светло улыбнулась Кристалина, так, как никогда еще не улыбалась на памяти Марины.
— Откуда ты это знаешь?
— Просто знаю. Это невозможно объяснить словами. Я всё же ведьма какая-никакая. Придёт твоё время, сама поймёшь…
Марина промолчала. Словно наяву стоял перед ней маленький мальчик с глазами ярко-синего цвета и ясной улыбкой Демиана.
Железные горы почти не оставили следа в памяти — настолько велика была усталость. Обратить на себя рассеянное внимание хранительницы единства еще сумели величественные, подавляющие своей монументальностью и грандиозностью подземные дворцы — многоуровневые, вытесанные в твердейшей скальной породе, с отшлифованными до зеркального блеска поверхностями и потолками, теряющимися где-то высоко-высоко. С многоголосым эхом, навечно заплутавшим в огромных залах, старинной резьбой по камню, кое-где от времени почти стёршейся, сгладившейся до полной неразличимости. Короли древности, легендарные герои, сюжеты из седых преданий, давным-давно отгремевшие сражения… Вызывающая, порой до вычурности роскошь — гномы не считали зазорным демонстрировать свои безграничные богатства. Повсюду золото, густое сияние сапфиров, изумрудов, рубинов, дразнящее посверкивание невероятно крупных, отборных бриллиантов. И всё это на виду, так и бросается в глаза, до рези, до головокружения, сбивает с ног, дурманит рассудок, слепит своей аляповатой, агрессивной красотой. И везде — камень, камень… Драгоценный, полудрагоценный, голая скала. Холодно, мрачно, грубо. А потом стало… Тяжело. Морально тяжело. Почти физически. Давит на грудь, на сознание сама мысль о том, сколько тысяч тонн над головой застыли в шатком, опасном равновесии. Как глубоко ты оказалась под землёй. Невыносимый прессинг, ощущение такое, словно бы похоронили заживо в гигантском гранитном саркофаге, из которого нет никакого выхода. Жутко. Марина не могла бы даже уверенно ответить, сумела ли она уснуть сама, сморённая усталостью, или же ей помогла целительная магия Демиана. В любом случае, первым, кого она увидела, открыв глаза, был молодой Магистр, на чьих руках она и забылась глубоким сном без сновидений. Вновь мерно поскрипывали колёса кареты, настырные солнечные лучи пролезали внутрь даже сквозь тяжёлые тёмные шторы, а Кристалины рядом с ними не было. Демиан чуть улыбнулся и легко поцеловал сонную девушку. Сквозь всё глубже и глубже затягивающую в мягкую бархатную темень дрёму, Марине чудилась тихая печальная песня на незнакомом языке. Приятный мужской голос с едва заметной хрипотцой обволакивал, убаюкивал пронзительной нежностью с горьковато-полынной ноткой грусти. Мелодия эта не покидала её даже во сне. А когда она окончательно проснулась, Демиан исчез, зато повеселевшая и отдохнувшая Кристалина с удовольствием поведала подруге о том, что соглашение с гномами было достигнуто на удивление легко. Король Уркаст в обычно несвойственной ему прямодушной манере поставил на место политическую группировку, известную своим упрямым закосневшим консерватизмом, и слушать не желающую хоть о каких-нибудь преобразованиях. Похоже, что эти важные, раздутые от чрезмерно развитого чувства собственного достоинства (а также от невоздержанности в употреблении пива) седобородые гномы были твёрдо убеждены, что Железные горы как стояли с незапамятных времён, так и стоять будут до конца вечности, а чудовища, которыми их пугает возмутительно молодой Магистр, им же самим и придуманы, лишь бы взбаламутить молодёжь и отвлечь от действительно важных дел на благо общин. Дескать, пускай подлунные соседи сами разбираются со своими якобы серьёзными проблемами, а их, почтенных гномов, во всё это не впутывают, так как то, что происходит на поверхности, их нимало не касается и не трогает. Демиан на протяжении всего этого выступления не проронил ни слова, лишь презрительно хмыкнул и пообещал подумать над высказанным ему весьма оригинальным предложением сначала отрастить бороду и обзавестись внуками, а потом уже беспокоить степенных старейшин своими мальчишескими глупостями. Правда, он очень сильно сомневается в том, что Предел подождёт до тех пор. Выслушав напыщенную речь подгорных мудрецов, король покорнейше попросил слова. Получив же милостиво предоставленное оное, обвёл внезапно притихших советников неласковым взглядом и в весьма невежливой форме посоветовал им самостоятельно заткнуть свои фонтаны мудрости, иначе… Пока гномья аристократия силилась обрести хотя бы крупицы утраченного достоинства, Уркаст обратился к одному лишь Магистру. Никто не понял, о чём они говорили, и что значило это 'Ну, теперь мы, можно сказать, квиты. Тогда ты отказался от награды, но сейчас я готов отплатить тебе за добро'. Лишь потом Трей объяснил авалларке, что восемь лет тому назад, выполняя, наверное, пятисотое по счёту 'простенькое' задание тогдашнего Магистра (который, впрочем, сам бы вряд ли сумел внятно ответить, на кой ему понадобились три пары лап хладов?), Демиан совершенно случайно столкнулся на Замёрзшем перевале с насмерть перепуганным мальчишкой — 'Так вот пришлось Дему не только самому оттуда ноги уносить, а еще и пацанёнка вытаскивать'. Тогда юный ведьмак даже и не подозревал о том, что спасённый им от страшной смерти маленький гном — единственный и горячо обожаемый сын и наследник подгорного короля, да и не важно это было для него — не мог он поступить иначе. Жизни любимой жены и троих детей правителя унесла беспощадная глубинная лихорадка, помиловав лишь самого младшего. Едва найдя в себе силы справиться с невосполнимой утратой, Уркаст поклялся никогда больше не жениться, а сына берёг пуще зеницы ока.
На протяжении двух следующих недель Марина видела Демиана лишь мельком, да и то издалека. Казалось, что ведьмак целенаправленно избегает общества девушки, прикрываясь неотложными делами, усталостью и еще парой десятков отговорок на все случаи жизни. Всё чаще угольно-чёрный Ворон устремлялся прочь, растворяясь во влажной темноте летней ночи, унося с собой всадника. Упорхнёт бесшумно, как большая птица, куда-нибудь в обгон, прянет в сторону, а то и вовсе ускачет назад, чтобы глухой ночью, когда лишь дозорные ведут жестокую битву со сном, повторить уже проделанный путь, никем не замеченным возвращаясь в лагерь. Всё мрачней и молчаливей становился Трей. Марина чувствовала, что происходит что-то страшное, непоправимое, но не знала, что именно. И от этого было еще хуже…
Пейзаж за окнами кареты в какой-то неуловимый миг ощутимо изменился. Природа стала более суровой, но от этого не менее красивой, скорей даже порадовала приятным разнообразием — горы и равнины после лесов. Заливные луга такого чистейшего изумрудного цвета, которого не увидишь на Земле, свежий горный ветерок пробегает по высокой траве, и поле волнами колышется, как бескрайнее зелёное море. То тут, то там разбрызганы яркие пятна цветов — невероятной синевы горечавка, броские фиалки, застенчивая лаванда, упавшие с небес на землю и рассыпавшиеся там белоснежные звёздочки эдельвейса. Вкусный, хрустальной прозрачности воздух напоён ароматами полыни и мёда. Стайками оторвавшихся от стеблей цветов перепархивают с места на место разноцветные радующие глаз бабочки. Склоны далёких гор словно бы облиты сахарной глазурью, а вершины заботливо укутаны пуховыми платками облаков. Чудесный край, который дышит пьяной, необузданной свободой, дикой и своенравной, будто степная кобылица.
Кристалина, которую было уже не удержать в карете даже силой, спрыгнула с приступки, смеясь, потянула Марину следом за собой. Запрокинула голову, прищурилась, глядя на то, как жаркие лучи золотыми спицами пронзают мохнатые кудели туч. На родине и солнце светит ярче, и воздух кажется чище, и трава зеленей. Нежно, словно разумное и любимое создание, провела ладонью по щекочущим кистям ковыля, приветствуя, лаская. Лёгкие шелковистые перья степенно поклонились в ответ.
— Пойдём, — улыбнулась Кристалина, беря Марину за руку. Серебряная полынь, медленно раскачиваясь на ветру, распространяла в воздухе терпкий, дурманящий голову аромат.
— Что там?… — слабо удивилась девушка и смолкла, глядя на то, от чего не могла оторвать шальных от счастья глаз Кристалина. Чуть позади тихо переговаривались подъехавшие ведьмаки.
Туманная дымка, подсвечиваемая паутинным ореолом тончайшего утреннего сияния, подёрнула призрачные очертания сказочного замка, делая его еще более зыбким, эфемерным. Не принадлежащим этому миру, словно бы застывшим на грани между реальностью и фантазией. Гениальный набросок полупрозрачными акварельными красками на листе плотной мелованной бумаги. Таинственная и недостижимая Фата-Моргана. Если и существуют воздушные замки, то они именно такие — нездешне прекрасные, иллюзорные, обманчивые. Если Телларион походил на бриллиант, то Сантану, её холодную северную красоту можно было сравнить с морозным кружевом, с мнимо хрупкой льдинкой, которая, казалось, вот-вот растает, растечётся звонкими ручейками под воздействием солнечного света.
— Это самое изумительное зрелище, которое мне когда-либо доводилось видеть, — прошептала иномирянка. Столица авалларов пробуждала в ней сложную гамму чувств — восхищение, непонятное ощущение родства, ничем не мотивированную тоску, горечь… Эти неприступные скалистые вершины отчего-то казались ей смутно знакомыми, хоть саму крепость, высеченную в горной породе так, что невозможно было определить, где кончается природное образование, а где начинается собственно рукотворное сооружение, она, конечно же, забыть бы не смогла. Но помнила, бесспорно, помнила и эту скалу, так похожую на орлиную голову, и горную гряду, навевающую ассоциации с суровым мужским профилем. — Не знаю, кто воздвиг его. Но это было сделано с любовью…
— И еще с какой любовью, — согласилась княжна Ланадар. Девушки неторопливо шли пешком, теперь, когда цель всего путешествия была уже так близка, в зоне видимости, можно себе позволить и отдохнуть немного, не гнать в сумасшедшем темпе вперёд. — Ты ведь не слышала легенду о Сантане?
— Нет, откуда.
— Действительно, извини, постоянно забываю об этом… Просто для меня это неотъемлемая часть истории моего народа. И пусть минуло уже столько лет, что даже среди нас, бессмертных, остались лишь единицы, те, которые видели своими глазами, как строилась Сантана… Видели самого Аваллара вот так, как я сейчас тебя, представляешь?! Но таких мало, очень мало. Для большинства же это не случаи из жизни, не воспоминания, а фамильные предания, передающиеся из поколения в поколения. Хроники превратились в легенды, легенды с течением времени стали сказками… И уже неизвестно, что произошло когда-то на самом деле, что безнадёжно забыто, а что мы же сами и досочинили. А те немногие, кто могут с полной уверенностью отделить вымысел от правды, не спешат делиться абы с кем своими знаниями, — беспомощно развела руками авалларка и, как бы извиняясь за своё неведение, улыбнулась. — Одно могу сказать точно — Аваллар приказал основать здесь город, названный так в память о пророчице Сантане.
— Сантане? — неосознанно повторила девушка. Своенравные кусочки головоломки не желали складываться в чёткую полную картину, не давались в руки, кололи острыми неровными краями, зло царапали пальцы. Рассыпались в густой траве — не отыщешь, не соберёшь.
— Да. Сильное то было чувство, да только несчастливое. Недолго продлилось. Недолгой была и жизнь Сантаны — восемнадцать лет всего… вот как ты сейчас. Зато яркою. Весь Предел засмотрелся, затаил дыхание. Вспыхнула, как самая светлая здезда, и померкла. Падающие звёзды, они же, перед тем, как безвозвратно раствориться во мраке, всё своё сияние отдают, пусть на краткий миг, но озаряют собой даже самую тёмную ночь. Вот и Сантана… Всем и каждому жизнь осияла, лишь одному навечно свет в глазах погасила. Тому, кто любил её больше жизни.