Мир, где тебя нет
Шрифт:
И Эстель... жалкий доспех белого покрывала, золотое знамя волос. Она никогда не была воительницей и давно перестала быть ведьмой. Просто женщина, потерявшая рассудок. Бежит, пригибаясь под взмахами мечей, огибая рассыпавшиеся клубки схваток. Она верит... во что?
Он со всей определённостью понимал то, что не могла — или не хотела — понять она...
— Эстель! Эста! — звал он.
Она не слышала. Голос — единственную нить, вплетённую в частую сеть хрипов, лязга, хлопанья, стонов. Оклик, который не мог заглушить того зова, что властно вёл её
Решимость его пошатнулась, и мига сомнения оказалось достаточно, чтобы узкая щель прорыва расползлась, растеклась трещинами.
Перед Демианом — чаша горной долины, чаша, в которую лили свои жизни, чтобы даровать Магистру возможность, которой больше не будет.
Он — Магистр. Он держит небо.
Ему не сойти с места, к которому пригнула его, вогнала упавшая на плечи тяжесть.
— Мама!.. — позвал он.
Тогда она замедлилась, но лишь затем чтобы рвануться ещё яростней.
Демиан закрыл глаза.
Прорыв становится швом, нашитым поверх нежной облачной ткани. Чёрная нитка истлевает... исчезает. И остаётся только небо. Белое-белое.
***
Его долго выворачивало тёплой, вязкой с чёрными сгустками кровью. Уже и жилы должны иссякнуть, а кровь всё шла горлом, и Демиан кашлял, захлёбываясь, словно потонул в трясине. Неудачно так, не до смерти потонул. И когда уже свыкся с мыслью, что весь изойдёт ею, не сойдя с этого самого места, рудый поток исчерпался и сделалось самую малость полегче.
Демиан утёрся рукавом, густо обсаженным серыми мотыльками пепла, сукном, пропахшим дымом. Окунул руки в снег, подержал, не чуя холода. Зачерпнул пригоршни, растёр по лицу. Снег высыпался между пальцев, сухой и рыхлый, как пепел.
Не меньше минуты, глядя на мутный серо-чёрный мир, он верил, что лишился способности видеть иные цвета. Кипень горной долины покрыл пепельный нагар, над нею туманом плыл смрад горючей алхимической дряни. Груды летучего праха от многих сотен развоплощённых тварей рассевало низовым ветром. На каждом шагу проваливаясь по колено, Демиан пошёл вперёд, под седловину перевала.
Оружие падало из рук, и воины опускались, где стояли, на затоптанный опалённый снег, замирали без движения, живые как мёртвые. Среди них бродили, хрипло выкликая имена. Прокопчённые, грязные, неотличимые. Пепельная долина братала всех без разбору. Демиан шёл мимо безразличных ко всему мертвецов, мимо живых, измождённых до совершенного безразличия. Переступал через раскинутые руки, запрокинутые, покрытые чёрно-белым гримом лица. Встреченные на пути молча давали Магистру дорогу, брели дальше, не подымая головы.
Здесь не осталось снега. И не осталось земли. Рана, распоротая до костей гор, и те почернели, обуглились. Сила ещё осталась, густо разлитая вокруг, живая сила возвращалась в мир, когда тот, кто отдал её, был мёртв.
Они лежали лицом к лицу, спаявшись в последнем объятии.
Демиан опустился рядом. Просеял в горсти сухо крошащийся в пальцах прах земли. И встать бы нужно, да не хотелось.
Он поднял лицо. Небо приближалось, лениво, вкрадчиво кружась. Серый снег, а может, белый пепел. И снова небо накрывало его собой, но не камнем, падающим со склона, — пуховой подушкой, поднесённой к лицу.
Кто-то подошёл, громко перемалывая шагами земной прах; встал над плечом. Знакомый голос о чём-то спрашивал, и Демиан что-то отвечал и, должно быть, связно, потому что вопросы не повторялись дважды.
Непривязанный полог шатра виден был издали. Чёрный лоскут трепало на ветру. Диана поймала парусинящее полотно, а то не давалось, выворачивалось из рук, рвалось прочь мятежной душой. Диана надавила на полог ладонями, прижимая к упругой, испытывающей колышки на прочность, стенке шатра. Погладила грубую ткань, набрякшее переплетение туго скрученных нитей основы и утка. Приникла лбом, вслушиваясь в гудение полотна.
Вдох... Вот так. Вдох-выдох. Дыши. Дыши.
А перед закрытыми глазами — Эстель. Говорили, она недолго умирала: горло рассекло... А лицо осталось чистым, удивительной красоты лицо.
"Увижу ли я его... хоть однажды?" Так она спросила когда-то. И Диана сказала ей "Да". Боги, боги...
Эджай... Диана смотрела на Эджая — и видела Демиана.
Как это будет? рассвет или закат? И она будет так же стоять уже у его костра. И завеса пламени навсегда скроет от неё родное застывшее лицо.
Застонав сквозь стиснутые зубы, она ударила ладонями в тугое полотно, и то спружинило, гася её ярость. Глотнув холодного воздуха и заперев его в груди, Диана на пядь сдвинула полог и вошла в шатёр.
Демиан стоял на коленях, отклонившись назад и опустив руки. Костяшки пальцев касались устлавших пол шкур, пустые ладони черны. Он стоял, запрокинув голову, точно смотрел в небо, но над ним был лишь низкий свод шатра.
Верхнюю одежду он содрал с себя ещё у входа, но ворот рубахи и низ рукавов также были грязны. Закусив губы, Диана прошла к низкому столику у стены, взяла кувшин, налила воды в таз, опустила в воду платок.
Вот так... и не расплескать... Сесть напротив. Рукава закатать — себе. Намокнут, застынут... неприятно.
Ему — рубаху долой. Обхватив за пояс... и вверх потянуть. Он подчинился, руки поднял, да и только.
Вода остыла, и Диана грела ткань в ладонях. Демиан не противился, только закрыл глаза.
Вот так. И не думать ни о чём. Не думать. Смотреть. Влажные у висков и лба волосы, острые стрелы ресниц. Мутная капля прочертила губы, другая стекла по щеке.
Вот и хорошо... хорошо. Теперь ладони. Смыть, всё смыть... Сажа, пепел, кровь. Пальцы тонкие, красивые... им бы на гитарные лады. А если отмывать, то от чернил. Но не это... не это.