Мир госпожи Малиновской
Шрифт:
Борович улыбнулся:
– Полагаю, на похоронах сделать это было бы уже поздновато.
– Что? Почему? Ах, да я не о том. Проблема вот в чем: Ежерский был психологом, то есть человеком, который по определению не имеет никакого представления о психике. Интересная штука. Я знавал только одного настоящего психолога, и был он ветеринаром. В Ужгороде. Нет-нет, в Брянске. Фамилия его была Кабачкин.
Он подошел к столу, открыл ящик, достал из него бумажный пакетик и ложечку.
– Фамилия его была Кабачкин, – повторил он машинально, а потом сунул ложечку в пакетик, зачерпнул ею немного сахара и проглотил. – Сахар, обычный сахар, – пояснил он. – Организм, когда должен работать напряженно, то и дело требует пополнения углеводов. Я практикую такое раз по двадцать-тридцать в день вот уже два десятка лет.
– Сахар –
Впрочем, об этой привычке директора он уже давно знал от госпожи Богны и от других работников фонда. Вторая, не менее странная, привычка Шуберта была такой: он не спал в постели, но каждые пару часов укладывался на софу и сразу же засыпал, причем всегда пробуждался через пятнадцать минут. При этом он уверял всех, что только такие короткие передышки в течение суток целесообразны и полезны. И хотя он горячо пропагандировал эту свою систему, а его необычайное здоровье было достаточно убедительным аргументом, найти последователей он так и не сумел.
7
Один из наиболее знаменитых польских рекламных слоганов «Сахар бодрит!», его придумал Мельхиор Ванькович в 1931 году (гонорар за слоган составил 5000 довоенных злотых, т. е. около 1000 долларов).
Он начал уговаривать Боровича и сейчас, однако вскоре мысль его вернулась к затронутой им теме. Он злился на светлой памяти Ежерского, утверждая, что его женитьба на Богне была преступлением, не упомянутым в криминальном кодексе.
– Как можно жениться на молодой, совсем молоденькой барышне, когда тебе пятьдесят два?! Сломал девушке жизнь, а самое забавное, он полагал, будто ее осчастливил! Сам рассказывал мне, как они ночи напролет разговаривали или читали Гомера! Слышали вы нечто подобное?
– Однако любили они друг друга сильно, – заметил Борович.
– Но, черт побери, есть же другие способы, помимо чтения Гомера, проявлять любовь. Однако он всегда был несообразительным. Я бы рассказал вам, как этот растеряха однажды выставил себя на посмешище, однако de mortuis nihil nisi bene [8] . Так что хватит об этом болване. В конце концов, он оставил Богну одну, поскольку на старика Бжостовского рассчитывать особо не приходится, и вовсе не его заслуга, что она умеет устраиваться в жизни. Однако я, как друг умершего, считаю, что обязан опекать ее, тем более что она уже однажды продемонстрировала неспособность мыслить здраво. Имею в виду ее первое замужество А теперь она доверительно сообщила мне, – но, господин Борович, строго между нами! – что хочет выйти за этого Малиновского.
8
О мертвых или хорошо, или ничего (лат.).
Борович пожал плечами.
– Я об этом слышал.
– И что скажете?
– А что я могу сказать? – Борович придал своему лицу равнодушное выражение.
– Как это?… Но вы ведь знаете этого Малиновского, знаете, что он за человек, вы ведь были коллегами?
– Мы работали в разных отделах. И мы с ним близких отношений не поддерживали.
– Но ведь даже сейчас вы с ним больше общаетесь, чем я. Я полагаю, что Богна и ее судьба небезразличны для вас.
– Для меня? – Борович покраснел. – Конечно, господин директор, но что я могу сказать о господине Малиновском?… Он хороший служащий, отзывчивый коллега… Прекрасно воспитан…
– Но какой он человек? Какой?! – Шуберт начал сердиться.
Борович развел руками.
– Насчет этого я ничего не могу сказать.
Он врал, и врал сознательно. На самом деле он не мог обвинить Малиновского в чем-то конкретном, но не выносил его, считал человеком беспринципным, низким. Однако ни за что не смог бы выдавить из себя нечто подобное. Да и зачем?… Не стоит питать надежду, что Шуберт может хоть как-то повлиять на решения госпожи Богны. Она слишком хорошо знает, чего хочет, – по крайней мере уверена, что поступает правильно. И имеющий благие намерения директор, который сам находится под
Директор стоял, сунув руки в карманы, и молчал.
– Стало быть, – произнес, словно подводя итог, – вы считаете, что этот Малиновский порядочный человек и что госпожа Ежерская поступает правильно.
– Я вовсе этого не утверждаю, – ответил, пытаясь не вспыхнуть, Борович.
– Тогда в чем дело, черт побери? – Шуберт резко развернулся. – Вы из крови и плоти, а в башке у вас мозг или сделали вас из холодца?! Занимаете ответственный пост, но не имеете собственного мнения!
Борович побледнел.
– Это никак не связано с моими служебными обязанностями, – процедил он, – господин директор…
– Господин директор, господин директор, служебные обязанности! – передразнил его Шуберт. – Ладно, хватит, ступайте уже отсюда. Удивительно, сколько слюнтяев в нашей любимой стране!.. Погодите!
– Простите, господин генеральный директор, однако я не намерен выносить такой тон и такие выражения.
– Ну извините. Что вы на меня смотрите, как баран на новые ворота? Извините. Или мне перед вами на колени упасть?… Делаю все, что могу, а потому – простите. Что вы за люди! Холодные, как будто не кровь течет в ваших жилах. Ну, вы не сердитесь?
Он протянул руку, а когда Борович подал свою, Шуберт привлек его к себе и поцеловал в щеку так, что в ушах зазвенело.
Борович возвращался в кабинет потрясенный. Ягода был погружен в работу, у столика Малиновского сидела посетительница – толстая, одетая в черное госпожа с обвислыми щеками и складками на шее. Жалобным тоном она рассказывала Малиновскому о каком-то Перликовском, который ее обманул. Фамилию эту она повторяла то и дело, делая ударение на первом слоге. Борович раскрыл первую попавшуюся папку и попытался сосредоточиться. Нет, он не обижался на Шуберта, однако с возмущением ему было справиться непросто. Так или иначе, даже имея неплохие материальные условия, то есть такие, в которых жили вот уже несколько поколений Боровичей, он мог, более того – хотел работать, но не в государственной конторе, не в бюро, где необходимо выносить неприятное окружение, подчиняться людям, чьи манеры и отношение к другим противоречат нормам морали – тем, которые были приняты у Боровичей вот уже много поколений. Он не переваривал двух вещей: хамства и глупости. И именно поэтому не любил Малиновского – вернее, не только поэтому. Было бы преувеличением приписывать ему эти дурные черты. Даже большим преувеличением. В лучшем случае можно было говорить об отсутствии такта и о некоторой простоватости. Отсутствие «такта и обходительности», как говаривала тетка Антонина. Да, как раз ее образ жизни и отношение к ней были почти такими же, как у Богны. Разве что Богна не обладала таким очарованием. Еще когда он был маленьким мальчиком, всякий раз радовался, когда тетка Антонина приезжала к ним на Подолье. Только когда она сажала его к себе на колени и целовала в губы, он не испытывал отвращения. Поцелуи любого другого были ему неприятны, а ее поцелуи он хорошо помнил до сего времени. Было в тетке Антонине нечто королевское. Красивая и гордая, она никогда не улыбалась и поэтому наверняка не была счастлива. Говорили – как он узнал позже, – что она отказалась от многих выгодных партий. Когда он смотрел на нее издали, ему и в голову не могло прийти забраться к ней на колени и поцеловать в большие горячие губы. Только когда они были вдвоем и никто их не видел, она позволяла ему это делать. Уже после смерти тетки Антонины в течение долгих лет он то и дело воспоминал об этом. В гимназические времена он писал стихи, в которых воспевал ее, и верил, что она – единственная его любовь на всю жизнь.
– …и как же я могла допустить, чтобы меня обманул такой человек, как Перликовский! – стонала толстуха.
– Простите, но поймите, мне нет дела до какого-то там господина Перликовского, – с нерушимым спокойствием втолковывал ей Малиновский. – Комиссия зафиксировала, что вы не выполнили работы по устройству канализации и водоотведению. А я не могу дать вам ссуду, пока…
Борович стиснул зубы. Он ненавидел эту манеру Малиновского. Тот всегда говорил с клиентами от первого лица: «дам ссуду», «требую», «не могу», «посмотрю»… Как если бы он был уже не просто гендиректором строительного фонда, а его владельцем.