Мир хижинам, война дворцам
Шрифт:
Винниченко пожал плечами:
— Почему, собственно, я?
— Поточу что я уже только что говорил! — вспыхнул Грушевский.
— Вот и продолжайте!
— Но почему опять — я?
— Потому, что вы — председатель Центральной рады.
— А вы — председатель Генерального секретариата.
— Генеральный секретариат еще не приступал к исполнению своих обязанностей. Правительство только что сформировано… К тому же я — по гражданской части. Пускай уж говорит Симон Васильевич, как секретарь по военным делам…
Петлюра
— Укреплять национальное сознание — ваша прерогатива! Вы — вожаки нации! Мое дело — нести казаков в бой!
— Вот и ведите! — посоветовал Винниченко — Ведите прямо в бой. А я — вам это хорошо известно — пораженец еще с девятьсот четырнадцатого года, и если примкнул к идее оборончества, которую вы так горячо отстаивали — тоже с четырнадцатого года, — то сделал это только во имя общих интересов возрождения нации. Ведите: вы — полководец, а я — человек штатский и… пацифист…
— Отлично! — Петлюра с ненавистью взглянул на Винниченко, и от гнева глаза, его из голубых стали серыми, как оловянные пуговки. — Я поведу! Я им сейчас скажу! Но за последствия не отвечаю! Если они схватят винтовки и перестреляют нас к чертям собачьим, отвечать будете вы!
— Ладно! — согласился Винниченко. — Если нас перестреляют, то на Страшном суде отвечу я.
— Ваши шутки неуместны и гнусны! — вспылил Грушевский, — Вы здесь не свои похабные романы мазюкаете, вы — на высоком государственном посту!
Винниченко смерил взглядом расстояние — от кручи, где он стоял, до колеи: саженей десять.
— М–да, — пробормотал он, снова не в силах удержаться от меланхолической иронии, — наш государственный пост сейчас действительно так высок, что, свалившись, мы и костей не соберем…
Грушевский чуть не задохнулся.
— Вы!.. Вы… Ваш показной юмор — юмор висельника!
— Нет! — парировал Винниченко, хотя юмор его и в самом деле был юмором висельника. — Просто, будучи человеком штатским, но несколько осведомленным в военном деле, я знаю то, чего не знает пан генеральный секретарь по военным делам: ружья у казаков на заряжены, так как бовой комплект выдается только на позициях перед боем.
Петлюра зарычал:
— Полковник! Постройте ваш полк!
Командир батальона встрепенулся, услышав наконец начальнический голос, но тут же увял.
— Да они… не послушаются, пан секретарь…
— Я отправлю вас на гауптвахту! — заорал Петлюра. — Я разжалую нас в рядовые казаки!
Теперь не оставалось сомнений, что это в самом деле начальство. Петлюра осанисто откинул голову, сунул палец за борт френча и решительно ступил на край обрыва.
— Казаки, смирно! — выкрикнул он так, что его могли услышать у Жулян.
Начальнический окрик, магически подействовал на солдат, приученный именно к начальническим окрикам. Спящие мигам проснулись, курильщики затоптали окурки.
И все головы обратились туда, откуда донесся начальнический голос.
Наверху,
— Братцы! — крикнул кто–то. — Гляди: сам Керенский!
Солдатская толпа зашевелилась: Керенского, вождя русской революции приходилось видеть немногим, а поглядеть было каждому, любопытно.
— Да нет же! — отозвался другой. — То не Керенский. То ж Петлюра, с войскового съезда, который по военным делам.
— Лыцари неньки Украины! — истошным голосом завопил Петлюра. — Славные воины национального войска! Храбрые украинские казаки!..
И, не дав солдатам опомниться, Петлюра начал речь.
Это была со всех точек зрения превосходная речь: громко произнесенная, уснащенная самыми патетическими словами и недолгая. Петлюра давно понаторел в ораторском искусстве. Речь его состояла из десятка фраз. О вечной страдалице Украине. О необходимости бороться за освобождение нации. О том, что победить можно только с оружием в руках… Десятой фразой был призыв к казакам — садиться в вагоны и отправляться на фронт, чтобы на славном поле боя завоевать свободу неньке Украине.
Умолкнув, Петлюра снова сунул руку за борт френча, так как в противоположность Керенскому во время речи он не скупился на жесты, а размахивал руками во все стороны.
И сразу же снизу долетел возглас:
— А мы будем защищать неньку Украину здесь, в Киеве!
Вслед за чтим возгласом густо посыпалось обычное солдатское: «Пускай генералы повоюют!», «Катитесь на фронт сами, а мы тут за вас посидим!», «Колокол в церковь сзывает, а сам в ней не бывает!»…
Однако Петлюра сумел перекричать всех:
— Стыдно, казаки! Позор! У вас же на воротниках национальные нашивки — желто–голубые петлицы!
Эти слова испортили все окончательно: Петлюра умел ораторствовать, но не дискутировать.
Дерзкий молодой голос, прирезав общий шум, отозвался:
— А нам бы к этим петличкам еще гимнастерки да штаны! Глядите, какими голодранцами воевать посылаете! Где наши обещанные шаровары и жупаны?!
К первому голосу присоединились десятки других. Они поминали солдатские горести и невзгоды: и тухлый борщ, и рваные сапоги, и отсутствие в каше сала, положенного от казны, но украденного интендантами.
Петлюра скрипнул зубами:
— Поставить бы здесь по пулемету с каждой стороны — ни один человек не вышел бы из этой траншеи!..
Такова была, пожалуй, первая стратегическая идея, родившаяся в голове начинающего полководца.
Но тут его схватил за руку Грушевский:
— Смотрите! Они лезут сюда! И у них — ножи за голенищами!
Действительно, по склону карабкались вверх несколько солдат. Но они были безоружны: за голенищами торчали всего–навсего ложки — первейшее и неразлучное оружие солдата. И намерения у них был отнюдь не воинственные.