Мир хижинам, война дворцам

Смолич Юрий Корнеевич

Петлюра недоуменно уставился на него.

— Кто… передает? — нетвердо переспросил он.

Мельник ответил с заметным нажимом:

— Капеллан отряда, бельгийских авиаторов в Киеве, до войны — настоятель Тарнопольского собора, отец ордена монахов–редиментариев, Франц Ксаверий Бонн… Папский легат…

Растерянность Петлюры удивила и Мельника. Произошло недоразумение? Или информация, переданная связным, еще не дошла от председателя Центральной рады до генерального секретаря?

Эмиссар митрополита счел нужным пояснить:

— Легат папы Бенедикта Пятнадцатого, аббат Франц Ксаверий Бонн, три дня тому назад прибыл из Ватикана и привез

пану генеральному секретарю по военным делам Украины папское благословение…

Пот снова оросил чело Петлюры. Что за чертовщина? Второе католическое благословение за один день! Сам папа римский интересуется его персоной!.. Однако растерянность уступила место гордости: благословение наместника бога на земле, властного над мыслями и делами полумиллиарда католиков мира, — это не шутка! Даже для бывшего социал–демократа, в особенности если он собирался стать у кормила государственной власти…

— Хорошо, — произнес Петлюра, овладев своими чувствами. — Я согласен принять аббата Бонна.

— Когда?

— Хотя бы и завтра. В это же время.

— Сервус!

Чотарь Мельник снова звонко щелкнул каблуками и исчез за дверью.

Наконец–то Петлюра получил возможность вытереть пот со лба. Но сосредоточиться и собраться с мыслями ему не дали: на пороге стояла панна Галчко.

— Пршу пана генерального секретаря: с утра ожидает аудиенции добродий Тютюнник, пленипотент [47] из Звенгородки и настоятельно домогается немедленного приема.

47

Уполномоченный.

— А! — отмахнулся Петлюра. — Добродий Тютюнник — штатский: пускай идет к пану Винниченко.

— Пршу пана генерального секретаря: добродий Тютюнник, правда, по образованию адвокат, а по профессии — учитель, однако, будучи начальником звенигородской милиции, имеет к пану генеральному секретарю дело, касающееся организации войска.

— Ну пусть войдет!

3

Тютюнник вошел.

Это был добродий без усов и бороды, на голове — шапка светлых волос, лоб широкий и высокий. Но приметнее всего был у него подбородок — квадратный, тяжелый, несколько выдвинутый вперед. Такой подбородок говорит обычно о сильной, целеустремленной воле. Глаза добродия отсвечивали сталью и глядели так пронзительно, что казалось, собеседник просматривает тебя насквозь и видит все, что ты хотел бы от него скрыть.

Одет был Тютюнник в армейскую форму, в какой теперь, во время войны, ходили чуть ли не все лица, мужского пола: солдатская гимнастерка без погон и заправленные в высокие сапоги галифе. На сапогах звенели шпоры, как у кавалериста. Походка у Тютюнника была быстрая и решительная,

Тютюнник остановился в двух итогах от стола и громко произнес:

— От души приветствую, пан добродий генеральный секретарь! Моя фамилия Тютюнник, имя — Юрко. Разрешите сесть?

Петлюра кивнул, сказал «здравствуйте» и «прошу», но все это уже после того, как Тютюнник придвинул к себе стул и сел.

— К вашему сведению, пан секретарь: я не принадлежу ни к одной партии. Считаю, что все нынешние многочисленные украинские революционные партии мало революционны и совсем не украинские. Вместо всех этих партий сейчас нужно бы создать единую организацию украинских государственников, так как…

— Простите, что прерву ваше красноречие, — холодно проговорил Петлюра: добродий, видимо, собирался

захватить в беседе инициативу, а позволить это генеральный секретарь новорожденной украинской державы никак не мог. — Я обременен делами, добродий… Тютюнник, кажется? А ваши соображения о методах организации партийной жизни на Украине вы имеете возможность изложить в любом органе прессы. Должен только довести до вашего сведении, что украинские партии, против которых вы возражаете, как раз и имеют целью создание украинской держаны от Дуная и до Кавказа!

Он сунул палец за борт френча и посмотрел на собеседника сверху вниз.

Глаза Тютюнника блеснули, и Петлюра почувствовал почти физическую боль, пронзенный стальным лезвием острого взгляда.

— Государственность может зародиться и на территории одного человеческого поселения — об этом свидетельствует история, — сказал Тютюнник. — Но подлинной державой государство становится только тогда, когда его вожди стремятся к мировой империи. Эта также засвидетельствовано историей. Римская империя пошла из Рима, в котором было всего несколько тысяч жителей. Византия возникла из Акрополя, занимавшего территорию не бльшую, чем усадьба Киевского политехнического института. Александр Македонский завоевал полмира, оседлав своего коня в селении поменьше софийского подворья. Империя Чингисхана имела своим зародышем одну хазу…

— Простите! — прервал Петлюра, повысив голос. — В Звенигородской школе вы, очевидно преподаете историю? Однако прошу изложить ваше дело…

— Мое дело — ваше дело. Вы взялись строить государство, но не имеете армии. Строить государство без армии — химера и нонсенс.

Он попал не в бровь, а в глаз, Петлюра поежился. Кто перед ним — ясновидец? Ведь именно эта проблема и составляла главную заботу генерального секретаря… Но чтобы умалить впечатление от проницательности чуднго посетителя, Петлюра решил смазать остроту больного вопроса:

— Вы говорите общеизвестные истины, добродий… Вы пришли…

— Я пришел предложить вам армию, пан секретарь!

Это граничило с наглостью, если не было издевательством, Петлюра настороженно посмотрел на Тютюнника: не маньяк ли перед ним, из тех, что изобретают перпетуум мобиле?

Тютюнник встретил осторожный взгляд Петлюры блеском своих точно панцирем покрытых глаз. Потом встал, подошел к окну и указал рукой на улицу:

— Прошу, взгляните, пан секретарь!

Это было произнесено как приказ, и хотя Петлюра ни в коем случае не собирался подчиняться чьему бы то ни было приказу, он машинально сделал два шага к окну.

Дождь почти прекратился, сеялась лишь мелкая изморось, затянувшая частой сеткой дальнюю перспективу улицы. Но на близком расстоянии туман не мешал видеть. Зрелище, открывшееся Петлюре, и в самом деле не могло не привлечь к себе внимания.

Вдоль тротуара, под густолистыми каштанами, выстроились в ряд десятка два конников. Резвые, горячие копи нетерпеливо переступали под всадниками. Но что это были за всадники! Они, казалось, сошли с древних курганов Дикого поля Запорожской сечи и галопом прискакали сюда, в столицу Украины двадцатого века. Все как один в желтых сафьяновых сапогах, в широченных, запорожского кроя красных шароварах и синих жупанах; на головах — черные смушковые шапки, с шапок свисают чуть не до пояса ярко–малиновые шлыки. И пояса поверх жупанов тоже красные — витой шерсти. На боку имел каждый казак старинную кривую саблю, однако вместо мушкета висел за его плечами легкий картин современного кавалерийского образца.