Мир хижинам, война дворцам
Шрифт:
— Верно! — крикнул Леонид Пятаков. — В Петрограде сейчас тоже происходит крестьянский съезд, и с докладом о земле выступил на нем Ленин!..
— Ленин! Ленин! — снова раздраженно повысил голос Пятаков. — Мы собрались тут не для того, чтобы дискутировать по поводу ленинских взглядов. Будет более уместно, — повернулся он к Затонскому, если ты этот вопрос поставишь у Бош, на областном комитете. У нас, в городской организации, нет крестьян…
— Это узко! Это сектантство! — вскочил Леонид Пятаков, которому наконец подвернулся повод, чтобы броситься в драку.
Но Юрий Пятаков не обратил внимания на брата: Леонид всегда лез в
— Считаю обсуждение этого вопроса неуместным. Тут не собрание и не заседание комитета. Мы на инструктивном совещании, и вопрос перед нами стоит совершенно конкретный: выполнить решение комитета о работе среди интеллигенции и среди молодежи в частности.
— Почему же вы забыли о сельской молодежи? — вскочил и Саша Горовиц. — И я предлагаю поручить это мне вместо работы среди интеллигенции.
Пятаков смерил его холодным взглядом.
— Но, Горовиц, ты же сам напомнил нам о том, что ты… еврей! Антисемитизм цепко врос корнями в сельскую периферию.
— Это неверно! — воскликнул Затонский, выходя наконец из равновесия. — Антисемитизма в городе больше, чем на селе!
Саша Горовиц растерялся, он не сразу нашелся что ответить. А пока он искал ответа, Пятаков захлопнул блокнот и сунул его в карман.
— Совещание закончено. Можно расходиться, товарищи.
6
Вышли все вместе и остановились за воротами, чтобы проститься. Минули уже времена, когда с подпольного совещания большевики расходились поодиночке, оглядываясь, чтобы не напороться на шпика. Впервые на территории бывшей Российский империи большевики действовали легально. Впрочем, организовать легальную деятельность партии было не легче, чем работу в законспирированном подполье: перед партией был непочатый край дел — перед нею лежала теперь вся взбудораженная страна.
Саша Горовиц попрощался первым и быстрыми шагами — он всегда ходил очень быстро, словно весь устремлялся куда–то в порыве, — направился к углу Бибиковского бульвара. Путь домой предстоял не близкий — на Подол; а трамваем Саша не ездил никогда, потому что никогда не находилось у него лишних семи копеек на билет с двумя пересадками.
Остальные тоже распрощались не задерживаясь. Леонид Пятаков поспешил свернуть на Кузнечную, чтобы не идти вместе с братом и чтобы успеть выпить вечерний чай до возвращения Юрия. Довнар и Лия направились прямо через сквер: они надеялись успеть в Купеческое собрание на концерт пианиста Длусского.
Гамарник с Картвелишвили пошли по Владимирской вниз: решили закончить вечер в Печерском клубе на Собачьей тропе.
Пятаков и Затонский остались вдвоем.
— Ты не торопишься? — спросил Затонский.
— В девять у меня совещание у портных, а в десять — у полиграфистов. Сейчас, — Пятаков посмотрел на часы, — половина девятого. У меня есть двадцать свободных минут. А что?
— Я хотел перекинуться с тобой двумя словами.
— Слушаю!
Затонский распрямил широкие плечи, развернул грудь, глубоко вздохнул:
— Какой хороший вечер!
Вечер и верно был чудесный. Солнце только что село, над густыми ветвями каштанов опрокинулся золотисто–розовый небосвод: к сухой погоде; в самый раз наливаться хлебам! День кончился, но вечер еще не наступил: галки кружили над гнездами в высоких тополях вдоль тротуаров и поднимали оглушительный гам. Воздух был насыщен летним зноем, но предвечерняя прохлада уже пронизывала
Иронический голос Пятакова вывел Затонского из задумчивости:
— Ты об этом и хотел довести до моего сведения? Я и сам вижу, что вечер хороший. Но, прости, восторгаться природой у меня не хватает времени…
Затонский стряхнул с себя созерцательное настроение.
— Нет. Я, собственно, о бороде…
— Что? — не понял Пятаков и рассердился: — Что за неуместные шутки! Какая борода? О чем ты говоришь?
— Ты, Юрий, сказал, что мне, при моей бороде, следует вести работу среди прочих бород в Киеве, и обмолвился — только без бороды Грушевского. Я не согласен с тобой, Юрий: борода у Грушевского очень длинная, а в ней запутался весьма сложный вопрос — национальный вопрос. Вот сегодня на войсковом съезде, созванном Центральной радой, принимается решение о создании украинской армии…
Пятаков сердито оборвал:
— Это — контрреволюция!
— Очевидно, — спокойно согласился Затонский. — Тем паче мы, большевики, должны обратить на это свое внимание. Они распевают «Ще не вмерла» — националистический гимн. А что предпринимаем мы? Мы молчим вообще…
— Послушай! — снова гневно прервал его Пятаков. — Я не понимаю тебя! Ты позволяешь себе полную недисциплинированность! То вдруг на узком инструктивном совещании совершенно неуместно заводишь разговор по крестьянскому вопросу, теперь — снова не на заседании комитета — поднимаешь национальный вопрос! Сколько же у тебя таких вопросов, которые ты считаешь возможным дебатировать столь неорганизованно?
Затонский не реагировал на раздражение Пятакова. Хоть страшная борода придавала ему крайне воинственный вид, по натуре он был удивительно покладист.
— Как раз из–за чрезвычайно тесной связи между этими двумя вопросами их трудно рассматривать раздельно. А мы просто отмахнулись от них и тем самым толкаем село прямехонько в объятия националистов…
Пятаков поглядел на Затонского с возмущением:
— Ну, знаешь, это слишком! Впрочем, тебе мое мнение известно: я неоднократно имел случай высказывать его. — Он заговорил менторским тоном: — Я могу еще согласиться с тем, что до революции национальные движения в России имели известное революционное значение. В тех условиях даже требование буржуазного самоопределения Украины было направлено на развал царской тюрьмы народов. Но, Владимир, друг мой, надо же быть диалектиком! Нынче, когда перед нами открылся широкий путь к пролетарской революции во всем мире, все эти национальные проблемы только связывают руки пролетариям, для которых нет и не должно быть отечества! Разве ты не согласен с этим?
— Согласен, — поддакнул Затонский. — Связывают руки. Следовательно, пролетариату нужно руки развязать. То есть решить эту проблему. Я полагаю, что национальное движение, если пролетариат станет во главе его и поведет за собой село, — и в настоящих условиях сыграет революционную роль.
Пятаков даже отпрянул:
— Ну, знаешь! Знаешь… Ты, ты… Ты — националист, Затонский! — Он почти закричал; по улице шли люди, но ведь нелегальщина кончилась, и прятаться со своими страстями не приходилось. — Я буду ставить вопрос о тебе на комитете!