Мир «Искателя», 1998 № 03

Войлошников Максим Витальевич

— Зачем же его вообще позвали? — спросил я. — Коли вы ее пользовали, то почему же сами не подписали свидетельство?

— Я в это время была в отъезде. Мой муж правильно поступил, что позвал доктора Бьюли. Он всегда делает то, что надо.

— Прекрасно, — сказал я. — Тогда ему лучше выпустить меня отсюда.

— Он считает, что вы опасны, — произнесла миссис Сэлзер и снова заглянула в мешок. — И это так, мистер Мэллой. Вы слишком много знаете. Мне жаль вас, но, право же, вам не следовало встревать в это дело. — Она подняла глаза и как-то глупо улыбнулась. — Боюсь, вам придется остаться

здесь, и очень скоро вы тронетесь рассудком. Видите ли, люди, которых постоянно накачивают лекарствами, зачастую становятся слабоумными. Вы это заметили?

— И это произойдет со мной?

Она кивнула.

— Боюсь, что да. Но я не хотела, чтобы вы плохо думали о докторе Сэлзере. Он такой тонкий человек. Вот почему я вам столько нарассказывала. Право, даже больше, чем следовало бы, но это неважно. Все равно вы отсюда не выберетесь.

Она начала уже тихо отчаливать, но я, подавшись вперед, воскликнул:

— Эй!.. Не уходите! Сколько Морин Кросби платит вам, чтобы держать меня здесь?

Ее пустые глаза слегка расширились.

— Но она об этом даже не знает, — сказала она. — К ней это не имеет никакого отношения. А я-то думала, вам все известно. — И она ушла, как привидение, уставшее после долгого и утомительного сеанса.

После ванной настроение у Хоппера улучшилось, и за завтраком я спросил его, пытался ли он когда-нибудь убежать.

— А мне некуда бежать, — сказал он, пожимая плечами. — Кроме того, у меня на лодыжке наручник, который прикреплен к койке. Не будь койка привинчена к полу, я бы, может, и попытался.

— При чем тут койка? — спросил я, намазывая мармелад на тонкий тост. Сделать это одной рукой было нелегко.

— Запасной ключ от наручника хранится вон в том ящике, — объяснил он, указывая на комод, стоявший у противоположной стены. — Его держат там на случай пожара. Если бы я мог подвинуть койку, то мог бы до него добраться.

Я чуть на стену не полез.

— Что?! Вон в том ящике?

— Совершенно верно. Знать об этом никому не полагается, но я видел, как Блэнд однажды вытаскивал его оттуда, когда потерял свой ключ.

Я прикинул расстояние между изножьем моей кровати и комодом. От меня до него было ближе, чем от Хоппера. Мне казалось, будь я прицеплен за лодыжку, я бы смог до него дотянуться. Но в данном положении об этом не может быть и речи.

— А почему тебя прихватили за ногу, а меня — за руку? — спросил я.

— Сначала меня тоже прицепили за запястье, — безразлично сказал Хоппер и оттолкнул свой поднос. — Но я обнаружил, что мне неудобно читать, и Блэнд пошел мне навстречу. Если ты попросишь, он и тебе поменяет. Ты не возражаешь, если мы больше не будем говорить, а? Очень хочется еще почитать книгу.

Нет, я не возражал. Я совершенно не возражал. Я был в возбуждении. Если бы мне удалось убедить Блэнда высвободить мне запястье, я мог бы дотянуться до ключа. Эта мысль не давала мне покоя весь следующий час.

Около одиннадцати пришел Блэнд с огромной вазой гладиолусов. Он поставил ее на комод и отступил назад, чтобы полюбоваться цветами.

— Красиво, а? — произнес он, так весь и сияя. — Это для членов муниципалитета. Прямо смешно,

как эти ребята тают при виде цветов. Те, что приходили в прошлый раз, даже и на пациентов ни разу не взглянули. Они только и делали, что стояли кружком и трепались о цветах.

Он унес подносы из-под завтрака и почти тут же вернулся. Критически нас осмотрел, поправил простыню Хоппера, потом подошел ко мне и поправил подушку.

— Теперь замрите, — сказал он. — Ради Христа, не испортите вид. Разве у тебя нет книги? — спросил он меня.

— А ты мне ее не давал.

— Непременно должна быть книга. Это еще один пунктик у этих подонков. Им нравится, когда пациент читает.

Он выскочил из комнаты и вернулся с тяжеленным томом, который бросил мне на колени.

— Читай, детка. Когда они уйдут, я подыщу тебе что-нибудь поинтересней.

— Как же переворачивать страницы, когда у меня свободна только одна рука? — спросил я, глянув на книгу. Она называлась «Гинекология для продвинутых студентов».

— Рад, что ты напомнил мне, детка, — он вытащил свой ключ. — Наручники мы спрячем. Эти ублюдки слишком нежные.

Я смотрел, как он переставляет наручник на лодыжку, едва веря в свою удачу. Весьма знаменательное событие в моей жизни.

— О’кей, детка, смотри только веди себя как следует, — продолжал он, снова поправляя постельное белье. — Если тебя спросят, как тебе тут, скажи, что уход за тобой хороший. И давай не будем огрызаться. Все равно они не поверят ни одному твоему слову, а после того, как уйдут, тебе придется иметь дело со мной.

Я открыл книгу. При виде первой же картинки я невольно заморгал.

— Не знаю, право, достаточно ли я взрослый, чтобы смотреть на такое, — сказал я и показал Блэнду картинку.

Он вытаращился на нее, резко втянул в себя воздух, выхватил у меня книгу и с открытым ртом уставился на заглавие.

— Это же надо! Вон, значит, что это такое! — Он опрометью выскочил из комнаты и, запыхавшись, вернулся с экземпляром «Ада» Данте с параллельным переводным текстом. Я пожалел, что не придержал язык.

— Это произведет на них впечатление, — с удовольствием сказал Блэнд.

В самом начале двенадцатого из коридора через полуоткрытую дверь донесся гул голосов.

Блэнд, стоявший у окна, поправил свой халат и пригладил волосы.

Хоппер нахмурился и закрыл книгу.

— Идут.

В комнату вошли четыре человека. Первый, конечно, был доктор Сэлзер, самый видный из четырех — высокий мужчина с копной волос, как у Падеревского, [5] и белых как снег. Холодные суровые черты загорелого лица, задумчивые, глубоко посаженные глаза. Ему было под шестьдесят, корпус он держал прямо, как кадет на параде. В визитке и полосатых брюках, безупречен, как манекен у портного. Руки его очень красивые, узкие, с длинными и тонкими пальцами; руки хирурга или руки убийцы — они были хороши в обоих случаях.

5

И. Я. Падеревский (1860–1941) — польский пианист, композитор и государственный деятель.