Мир пауков. Маг и Страна Призраков
Шрифт:
Так что же произошло? Что за чары заставляли видеть Мага («карвасидом» пускай его именуют подданные) как некое божество? Неужто те же самые, что придают здешним женщинам магнитящую привлекательность?
Найл решил проверить: расслабился и открыл свой ум бушующим вокруг телепатическим волнам. Секунда коробящего неприятия, и вот он вновь восторженно ощущает вокруг себя этих радушных, дружелюбных людей, считая за честь присутствовать на званом рауте, где великий карвасид соблаговолил явить себя народу. И разве не само собой разумеется, что он, великий благодетель, обожает своих подданных, точно так же как они горят
Потрясающе. Оказывается, зная секрет фокуса, представление о Маге можно менять волевым усилием. Вот перед тобой жестокосердный манипулятор, а вот — сердобольный отец своего народа. Вот ведь как умственная установка способна влиять на восприятие.
Изменилось и представление о присутствующих. В одном состоянии дамы здесь смотрелись вдохновенными красавицами, а мужчины — все как один доблестными, честными храбрецами. Но стоило сменить ракурс, как женщины вдруг представали тщеславными пустышками, а мужчины — напыщенными глупцами.
Нет уж, лучше держать дистанцию. Так и приятнее, и наверняка полезнее — все равно что приток свежего, трезвящего воздуха в этом угаре наигранности и приторного лицемерия.
И тут его посетила одна неуютная мысль. Рано или поздно ему все равно предстоит встретиться с Магом. Будучи подлинным мастером телепатии, мысли Найла он наверняка сможет считывать без труда. Оказавшись в свое время в городе пауков, скрывать от них свои думы Найл научился довольно быстро. Но одно дело пауки, которые в пустые умы своих слуг особо и не заглядывали, и совсем другое — Маг, искушенный во всех тонкостях этой науки. С ним так просто не сладишь. А значит, лучше пока слиться с восторгом его верноподданных.
И, словно в какой–нибудь бассейн, кинулся в царящую вокруг атмосферу праздничного единения.
Времени для осмысления происходящего было вполне достаточно. Церемония награждения продолжалась. Высший свет постепенно сменился цеховиками, достигшими новых рубежей производительности труда. Получили повышение несколько рабочих–передовиков, один, удвоивший свои показатели, так и вовсе получил жилье на первом уровне. Восторг у него был такой, что зал, растрогавшись, дружно его приветствовал; Маг и тот благодушно улыбнулся. Следом за ним первого уровня была удостоена рабочая–обувница, отдавшая производству двадцать лет самоотверженного труда.
Все это, несомненно, имело целью убедить рабочих, что при таком справедливом общественном строе у каждого из них есть возможность пройти в верхи.
Затем на сцену начали подниматься шахтеры и рудокопы третьего уровня, поношенностью одежды напоминающие рабов города пауков. Судя по худобе и мертвенной бледности, они недоедали. Присутствие правителя вызывало у них такой трепет, что на колени они становились дрожа, а один так и вовсе лишился чувств, и его под руки поднял мег. У бедняги по щекам текли слезы, и со сцены он сошел с трудом. Зал всколыхнуло от живого сочувствия — ведь понятно было, что все это от беззаветной любви к карвасиду.
Наблюдая, Найл опять невольно настроился на критичный лад. Интересно, почему Маг сам допускает такое нелепое низкопоклонство? Помнится, став правителем города пауков, Найл подчас и сам сталкивался с подобным к себе отношением. Но оно не вызывало у него ничего, кроме глухого неприятия, и со временем подданные
Хотя, может, дело здесь не в эгоизме Мага. Наверное, все это вызвано необходимостью как–то удерживать горожан от скучливого созерцания своей незавидной участи узников подземелья. Отсюда, возможно, и милитаризм: он поощряет дисциплину. Ведь и у венценосца Каззака, если вспомнить, в его городе была проблема безысходной скуки, которую даже постоянная угроза паучьего вторжения не могла перебороть.
Но вот награждение подошло к концу, и внимание аудитории слегка рассеялось. Вместе с тем чувствовалось, что мероприятие еще не завершено — даром что было уже почти два часа ночи.
Все собравшиеся обернулись на очередную группу вошедших, тоже рассредоточившуюся внизу вдоль сцены. Вид у них был тревожно–взволнованный; стало ясно, что эта группа готовится получить некое взыскание. Странно, что это происходит непосредственно после награждения. Хотя если вдуматься, в этом есть своя логика. Достойных поощрили наградами; теперь же наступает черед проштрафившихся.
В отличие от награждаемых, эти негодники (общим числом девять) на социальные группы не разделялись. Наказание, видимо, отчасти состояло и в том, что их гнали одним гуртом, как заключенных, без сословных различий.
Все смотрели на них с мрачным любопытством. Первым стоял рабочий в грубой серой одежде вроде той, что у рабов. Найл его узнал: седой усач, что брел вдоль дороги, когда они проезжали по второму уровню. За ним — женщина, тоже седовласая и тоже в рабочем платье. А вот пара, что стояла за нею, явно принадлежала к высшей касте: у мужчины военная выправка, а женщина на редкость грациозна; пышные светлые волосы перехвачены черной лентой. Дальше снова фабричные и шахтеры, а замыкал строй тучноватый, с тяжелым подбородком дядька в посконной тунике.
Итак, первым в очереди стоял тот усач. На экране было видно, что его от страха покрыла испарина. Тифон ровным, невыразительным голосом зачитал обвинение: дескать, этот человек по имени Побрег постоянно отсутствует в общежитии и предпочитает держаться в стороне от всех общественных мероприятий, будь то игры или что еще. Подобное неучастие наводит его товарищей по работе на мысль, что он чурается коллектива.
Побрег упал на колени, моля о пощаде, невнятно объясняя, что это все от болезни и депрессии и что у него нет женщины, которая согласилась бы стать его временной спутницей. Кончилось тем, что он, расплакавшись, простерся ниц у ног Мага, который, сняв наушники и надвинув на глаза капюшон, безмолвно слушал.
Тифон взглянул на правителя — не скажет ли тот чего. Карвасид хранил молчание, поэтому Тифон, обернувшись к обвиняемому, суровым голосом разъяснил, что при существующем справедливом строе неучастие воспринимается как критика, каковая вносит в ряды смуту. Поскольку поступок этот у Побрега первый, он на три месяца лишается заработка, но если подобное повторится, его ждет тюрьма.
Усач, которого на сцену заволокли два мега, тут же снова простерся у ног карвасида и принялся их целовать, после чего на четвереньках слез со сцены. Зал вздохнул с таким облегчением, будто и сам только что избежал наказания.