Мир приключений 1964 г. № 10
Шрифт:
4
Появлению родственника полковник Владиславлев обрадовался.
— Каким счастливым ветром тебя занесло? А лицо почему постное? У тебя, Ника, все благополучно?
— Увы, нет! Я к тебе, Владимир Андреич, с докукой.
Владиславлев потянулся было к колокольчику, но Олсуфьев перехватил его руку.
— Нет, Владимир Андреич, не надо: ни пить, ни есть я не стану. Некогда…
— Тогда и знать о твоем деле ничего не хочу. К родственнику приходить на минуту — ишь что придумал!
— Владимир Андреич, ты пойми…
— И
Олсуфьев вздохнул.
— Звони, что поделаешь…
Лакей вкатил в кабинет столик с напитками и закусками.
После четвертой рюмки, когда Владимир Андреевич успел расспросить обо всех многочисленных Олсуфьевых, он наконец милостиво разрешил:
— Ну, теперь можешь о деле рассказывать.
Николай говорил чуть не со слезами на глазах. Владимир Андреевич слушал с сочувствием и не потому, что судьба шарманщика его трогала, а потому, что неожиданно открыл для себя нового Олсуфьева, серьезного и глубоко страдающего.
Владимир Андреевич — бывший адъютант Бенкендорфа, а теперь Дубельта — был литератором. Он издавал альманах “Утренняя заря”, где печатал и свои, но тому времени либеральные, рассказы. Все, что рассказывал Олсуфьев, представляло готовый сюжет для новеллы.
Когда Олсуфьев закончил, он заметил, что глаза у Владимира Андреевича гневно потемнели.
— Ты мне не веришь?
— Верю, и мне тебя жаль. Но помочь я не могу тебе — вот в чем горе-то! Мой патрон не допускает к этому делу никого. — Налив себе водки в рюмку, Владиславлев залпом осушил ее. — Но вот что, Ника: завтра я дежурю по управлению. Приходи ко мне в пять часов — вызову твоего шарманщика, и ты с ним поговоришь, в моем кабинете.
— Можно с Тересой?
— Лучше не надо.
До победы было еще далеко, но в тучах появился небольшой просвет, и Олсуфьев ушел от Владиславлева обрадованный.
На следующий день без десяти минут пять он подъехал к главному подъезду III отделения.
Жандармский капитан повел его длинными коридорами и бесчисленными переходами, то поднимаясь, то спускаясь по каменным лестницам, мимо тяжелых дверей с маленькими зарешеченными окошечками.
Перед одной дверью жандарм остановился:
— Подождите, поручик. Сейчас доложу.
Но докладывать не пришлось: дверь распахнулась, и на пороге показался сам Владиславлев.
— Не вовремя ты явился, Ника! Тут с одним господином мне нужно поговорить. Хотя ты ведь итальянского не знаешь?
Олсуфьев подтвердил: он понял уже, что и вопрос и его ответ предназначены, главным образом, для уха жандармского капитана.
— Тогда посиди у меня, поскучай немного. — И обратился к капитану: — Введите шарманщика.
Вошел Финоциаро — тощий, длинный, бронзоволицый. Увидев Олсуфьева, он не выразил удивления и сразу заговорил:
— О, синьор Николя, мадонна вняла моей мольбе! Я знал, что вы придете. Я должен был с вами поговорить. Видите шрам? — Он ткнул пальцем в полукруглый рубец на шее. — Это старший Кальяри резал меня серпом. Я его убил. Тогда средний Кальяри застрелил
Вспышка гнева тут же прошла, и шарманщик горестно уткнулся лицом в стену. Он не мог совладать со своим горем: стонал, бил себя кулаками в грудь и рыдал.
Исповедь его произвела на офицеров гнетущее впечатление. Владиславлева тронула трагедия затравленного человека, до Олсуфьева же дошло только то, что Тересе угрожает опасность.
Просвет в тучах больше не расширялся: государственного контролера Александра Григорьевича Кушелева-Безбородко также постигла неудача. Вечером того дня, когда Олсуфьев был в III отделении, Безбородко встретился с Дубельтом в концерте бельгийского виолончелиста Франсуа Серве.
— Рад видеть вас в добром здравии, Леонтий Васильевич, — приветствовал Безбородко Дубельта.
— Бог в великой своей милости все еще терпит меня на грешной земле, — дружелюбно ответил Дубельт.
— Господь каждому воздает по заслугам.
— Но не все так снисходительны, милый граф.
— Из зависти, Леонтий Васильевич. Из одной только зависти. Чем больше власти у человека, тем больше у него врагов. А тяготы власти? Кто о них думает?! Каждому из нас нелегко, но вам в вашей должности, дорогой Леонтий Васильевич, должно быть особенно тяжко. В ваших руцех человек! Ответственность за че-ло-ве-ка! За живое существо, созданное по образу и подобию господа нашего.
Дубельт, прищурившись, взглянул на государственного контролера и с легкой усмешкой спросил:
— Что это вас на проповедь, Александр Григорьевич, потянуло? Какое блюдо вы елеем поливаете?
Кушелева-Безбородко не обидела дубельтовская ирония, напротив — обрадовала; он сказал весело:
— От вас, дорогой, ничего не скроешь, вы читаете в человеческом сердце. Да, я хотел просить у вас милости для одного старикашки. Финоциаро его зовут.
Дубельт сразу посуровел; он тронул снурки аксельбанта и спросил настороженно:
— А известно ли вам, кто такой этот старикашка?
— Знать не знаю и ведать не ведаю.
— То-то! — И повернулся спиной к государственному контролеру.
Эти проклятые шарманщики измучили Дубельта. Уже на первом докладе он понял, что интрига против Мордвинова не удалась — хоть бы самому выпутаться из этой истории. Шарманщиков было много, со всеми он беседовал лично и сам же записывал их показания. Были среди них корсиканцы, сицилийцы, калабрийцы, далматинцы из-под Триеста. Горячий, обидчивый и наивный народ. Что ни день-все новые россказни; можно подумать, что у каждого из них не одна биография.