Мир приключений 1969 г.
Шрифт:
— Холод-то какой! — Женька хмуро посмотрел на Маркова и Вахтанга, которые их провожали.
— Вот тип! — возмутился Вахтанг. — В таком обществе идет почти на увеселительную прогулку и еще ноет!
Началась увеселительная прогулка.
Шли молча, привыкая к солнечному блеску, поеживаясь.
За огородами опустились в овраг. Перешли ручей по заледенелому бревну и, скользя по седой траве, опираясь на молотки, одолели крутой подъем.
— Тетя Надя, сколько нам сегодня топать?
Она уже привыкла
— Километров двенадцать. Подход — четыре, с работой чуть больше трех и обратно пять.
Маршрут был, что и говорить, льготный, вдвое короче, чем обычно. Женька повеселел. Хорошо было и то, что подходы длинные, — можно разговаривать, петь, действительно как на прогулке. Правда, и на подходах Надя то и дело поглядывает на карту, но все же тут она совсем иная, чем за работой.
На гребень поднялись за час. С высоты серые крыши, стога и огороды Николаевки выглядели довольно уныло.
Над избой Шелгунова свечкой стоял дымок, но назад, к теплу печки, уже не тянуло.
Дышалось легко, пахло снегом и соснами. Низкорослые, ветвистые, они захватили скалистые вершины и солнцепечный склон.
Лицо Нади, обычно бледное, порозовело, а о Женькины щеки, казалось, можно зажигать спички.
За гребнем сразу стало сумрачно. Могучие суровые кедры, как воины, стояли там в полный рост, не боясь северных ветров. У земли они были покрыты шрамами. Это были следы не войны, а тяжелых ударов колотушек, которыми сбивают шишки.
Женька побегал между деревьями, от ствола к стволу, и быстро набрал с десяток шишек. Самую крупную отдал Наде, чуть помельче взял себе, остальные в рюкзак. Не теряя высоты, перевалили еще через два гребня. Шли редким кедровником с еловым подлеском. Везде попадались шишки. Видно, полны беличьи кладовые, коль никто не подобрал эти самопады, переспелые, смолистые, подклеванные птицами.
Люди сюда редко заходят, потому что еще лучший кедровник с другой стороны поселка.
По прямой они отошли от поселка всего на три километра, но тишина и глушь была такая, словно и не ступал тут человек.
Чтобы не чувствовать себя совсем одиноким, проглоченным тайгой, надо разговаривать или петь.
Женька начал:
Семьсот километров тайга, Где бродят лишь дикие звери. Машины не ходят сюда, Бредут, спотыкаясь, олени.Эту грустную песню он узнал от канавщика Феди, у которого на груди наколки, а в прошлом две судимости.
Оленей здесь нет, из диких зверей за все лето видели только зайцев да слышали рев изюбра, но песня эта близка, должно быть, потому, что тайга здесь такая же бесконечная.
Надя не поддержала песню; выйдя на открытое место, она долго и напряженно всматривалась в вершины, которые виднелись вдали, засекала их компасом.
К карте и компасу Женька относится с почтением — жизнь научила. Однажды,
Он незаметно ускользнул, шел быстро и уверенно, но... Никогда он не забудет той темной, бесконечной ночи, не забудет, как он бежал на зеленые разрывы ракет, спотыкаясь, обдираясь о ветки. Он замер от радости, когда увидел Вахтанга. И... получил такую оплеуху, что искры из глаз посыпались, будто из ракеты.
Острием карандаша Надя показала на карте:
— Мы вот здесь!
Женька привык к тому, что каждый сантиметрик на карте — это два километра и каждый кружочек, чуть больше блохи, — это вершина горы, а их много, и обязательно нужно верно понять, где какая.
Он внимательно пригляделся и подтвердил:
— Точно!
— Сейчас проверим. Считай шаги, до ручья должно быть восемьсот метров.
Крупно, пружинисто зашагал Женька. После каждой сотни шагов загибал палец, чтобы не сбиться.
Они уже спустились с водораздела и были в царстве лиственниц. Лишь кое-где тоненькие березки тесно прижимались друг к другу, образуя округлые белые острова. Продираться сквозь такие заросли было не очень приятно, но тайгу они делали веселой, нарядной.
— Все восемьсот! — выдохнул Женька и сел на глыбу серого гранита, похожую на матрац.
Ориентировались верно — ручей был рядом.
— Отсюда начнем. — Надя сложила карту поудобней. — Нам предстоит интересное дело — проследить границы, найти, где гранит прорывает известняки.
— Интересно, — согласился Женька, — но только давайте, тетя Надя, сначала поедим!
— Ты как волчонок! Мы же только начинаем, — удивилась Надя, — да и орехи всю дорогу ели!
Женька проглотил слюну.
— Ну поешь, — улыбнулась Надя, — а потом, на полпути, со мной вместе еще добавишь.
Женька вздохнул. Один он, конечно, есть не будет, но эти пропитанные медом ломти его томили, он то и дело о них вспоминал.
Среди редколесья виднелось много скал и каменных развалов, но везде было одно и то же — крупнозернистый серый гранит. Поэтому шли быстро, еле успевая считать шаги, точками отмечать на карте все обнажения.
Лишь в двух местах, у больших скал, они подолгу замеряли направления трещин. Надя диктовала, пристально глядя на дрожащую стрелку компаса, Женька записывал.
Канительное это дело — сотни замеров: ноги мерзнут, руки мерзнут — но, говорят, нужное. По расположению трещин строят какой-то эллипсоид, определяют, где вернее искать рудоносные жилы. Вахтанг при этом всегда напевал: «Эллипсоид деформаций есть основа диссертаций».
Надя шла по линии маршрута не отклоняясь, Женька петлял, смотрел, что на склонах, приносил оттуда образцы, иногда не относящиеся к делу. Вот он отыскал гриб подберезовик, очень большой и такой свежий, будто он вырос только что под снегом.