Мир приключений 1969 г.

Мелентьев Виталий Григорьевич

ЧАРЛЗ ДЕЙВИС

Миссис Белл доверила ленты директору нашей газеты. Группа спецкоров занимается подготовкой их к опубликованию в вечернем выпуске.

Из вечернего выпуска «У рубежа» от 15 июля

ОТ РЕДАКЦИИ

Предлагаем вниманию читателей обещанный материал (см. утр. вып.). В нем выясняются обстоятельства, связанные с «операцией № 2» — операцией, медицински

великолепной и непревзойденной, дерзко задуманной и блистательно выполненной.

Тексты фонофильмов печатаем в натуральном виде — без редакторской обработки. Знаки препинания и некоторые ремарки (в скобках) принадлежат, разумеется, нам.

Тексты даем отдельными фрагментами: полемика двух лиц, покончивших с собой в течение пяти дней, слишком длинна в целом, громоздка и не все в ней существенно.

От собственных комментариев, как и до сих пор, воздерживаемся, оставляя их на усмотрение читателя.

Снабжаем эту своеобразную полемику фигуральным заголовком:

ЭТИЧЕСКИЙ «НАТУРФИЛОСОФИЧЕСКИЙ» ДИСПУТ

— ...Я осмелился побеспокоить вас, профессор, для очень серьезного разговора. И очень трудного. Поэтому я хотел бы просить вас разрешить мне говорить и ставить любые вопросы прямо. И совершенно откровенно.

— Готов выслушать вас и по возможности отвечать. Я ожидал подобного разговора. Раньше или позже, но он был неизбежен.

— Я знаю теперь все, профессор. Обе трагедии — свою и Джеффриса. Я понял, уважаемый профессор, чтовы сделали. Теперь хотелось бы узнать все обстоятельства дела.

— Вполне естественно. Это ваше бесспорное право.

— И узнать я должен чистейшую истину. Какой бы она ни была. Вы скрывали ее и, извините, обманывали меня.

— Мы были вынуждены это делать. Ошеломить вас горькой правдой? Сказать о вашей ужасной гибели? Об операции, в результате которой вы попали в такоеположение? Это ни в коем случае нельзя было допустить. Это означало бы нанести вам жесточайший удар, вызвать непоправимый шок. Оставалось только ждать, пока вы сами в конце концов догадаетесь, — иного выхода не было. А тем временем, рассчитывали мы, вы постепенно свыкнетесь, освоитесь со своим новым положением. И тогда ваша реакция на свершившееся будет уже не так остра. Вас интересует, конечно, зачем и как мы это сделали?

— Зачем — это мне ясно: великий эксперимент.

— Рад, что вы поняли это. Легче будет разговаривать. Ибо, судя по вашему вступлению, вы намереваетесь предъявить мне претензии.

— Да, претензии, с вашего разрешения, профессор.

— Отчет я обязан дать вам. Но откуда претензии? По-видимому, вы не совсем верно представляете себе картину.

— Думаю, что не ошибаюсь: вы из частей двух дефектных машин собрали одну годную. Не так ли?

— Примерно.

— Я преклоняюсь перед вашим искусством. Грандиознейший эксперимент. Свидетельствую своей персоной, что он дал потрясающий результат. Фантастический,

гениальный эксперимент.

— Даже так? Совсем хорошо.

— Нет, профессор, совсем нехорошо. У этого эксперимента, как бы замечателен он ни был, есть оборотная сторона. Порочная. И я оказался его жертвой. И не только я.

— Жертвой?.. Вас настигла ужасная гибель, ваш организм вышел из аварии, как из мясорубки, практически он был уничтожен, только мозг каким-то чудом уцелел, и тогда свершилось еще большее чудо — вам дали вторую жизнь. Поэтомувы оказались «жертвой», за этовы в претензии?

— Да, за это, профессор. Да, катастрофа стоила мне жизни. Я безвозвратно потерял ее. Да, чудотворец дал мне вторую жизнь. Но какой ценой! И какую? Совершенно нестерпимую. Во сто крат лучше вовсе не жить, чем так— в таком виде и качестве. Вы дали жизнь физиологическую. Но эксперимент был проделан не над кроликом. У человека есть еще психика. Так что возникает вопрос моральной ответственности экспериментатора.

— Ответственности за возвращениек жизни? Парадоксальная постановка вопроса.

— В моем беспрецедентном случае все сплошь парадоксально, все мое существование. Прежде всего, представьте психологию здорового молодого человека, очутившегося в старом, подержанном теле. Да еще с отвратительной заплатой — со «свинским», по выражению Джеффриса, сердцем.

— Ваша претензия по меньшей мере удивительна. Я представляю себе психологию человека, которого пожар лишил всего и оставил голым. Люди приютили обездоленного и дали ему одежду, хотя старую и поношенную. Какая была. Но вполне пригодную. Может ли человек быть в претензии в подобных случаях?

— Но мой случай не подобен. Единственный и исключительный. Тут речь идет о самой жизни.

— Тем более. Я исходил из непреложного биологического закона: жизнь есть благо. Лучше жить как-нибудь, нежели оставаться в смертном небытии. А если лишение человека жизни — злодеяние, то обратное должно считаться гуманным.

— Простите, профессор, но в моем случае злодеянием оказалось возвращение к жизни. Гуманнее было бы сжечь мой мозг в крематории вместе с моими останками. К несчастью, вы сумели вживить его в какую-то оболочку и возродить в нем мое сознательное человеческое бытие.

— И этовы считаете злодеянием?

— Да, профессор. Для подопытного ваш эксперимент обернулся злом. Я познал свою трагедию и трагизм своего нового, жалкого существования. Чародей выступил в роли злого гения, Мефисто. Он сыграл со мной злую шутку — воскресил меня на муки. С позиций гуманизма такой эксперимент вообще бессмыслен. Погибший не горюет по поводу своей гибели. Оставаясь мертвым, я не страдал бы. А вы заставили меня переживать мое страшное горе. Я глубоко несчастен.