Мир приключений 1974 г.
Шрифт:
Глубоко под ними проплывала ночная Земля.
Борца посмотрел вниз:
— Точно школьный глобус, правда?
Зарика глядела на роящиеся огоньки городов. Кое-где пространство плавно прочерчивали ракеты, похожие на равномерно светящихся рыб, — почтовые, грузовые, пассажирские… Девушка вдруг подумала, что аппарат, в котором они летят, удивительно вписывается в общую гармоничную картину земной жизни. В тихие ночные минуты с высоты в несколько сот километров эта картина представилась ей размеренной,
— Люблю обозревать ночью Землю с такой высоты, — нарушил паузу Борца. — А ты любишь наблюдать ночную Землю, Зарика?
— Я Землю люблю всякую. Но мне больше по душе Земля днем, — откликнулась Зарика.
Борца посмотрел на нее.
— Ночь скрадывает детали. А днем — все как на ладони, — пояснила Зарика.
Внизу показалась однообразная темная пустыня, лишь изредка кое-где оживляемая сгустками огоньков.
— Это пустыня? Я думала, на Земле уже не осталось пустынь…
— Это не пустыня. Это Тихий океан, — сказал Борца, присмотревшись.
Вид Земли сверху — что днем, что ночью — был для него открытой книгой. Во время карантинных досмотров, вращаясь вокруг Земли, он изучил ее во всех подробностях.
Борца любил повторять, что он выучил Землю наизусть, как любимое стихотворение. И это была правда.
В глубине тихоокеанских вод показалось светящееся пятно. Даже отсюда, с космической высоты, оно представилось Зарике огромным. Казалось, будто кто-то подсветил снизу толщу воды. Зрелище выглядело феерическим.
— Что это, Борца? — спросила Зарика, зачарованно разглядывая пятно.
— Угадай.
— Ты все время, с момента нашей встречи у ворот Гостиницы «Сигма», задаешь мне загадки! — воскликнула Зарика. — Это, наверно, подводный вулкан, да?
Борца покачал головой.
— Неужели пожар на судне?
— Каким бы большим ни было судно, с такой высоты оно выглядело бы еле заметной точкой.
— Ну, тогда не знаю… — Зарика на несколько мгновении задумалась, не отрывая взгляда от светящегося пятна, которое медленно уплывало назад. — Может быть, подводное испытание ядерного горючего для звездных кораблей?
— Все такие испытания выведены в космос, за лунную орбиту, — сказал Борца. — А ну-ка, пофантазируй еще.
— Огненные декорации? Праздник огня на воде? Да мало ли чего можно придумать за сто лет!
— Ну, уж ты скажешь — огненные декорации… Это был всего-навсего подводный город.
— Подводный город? — восторженно переспросила Зарика. — На дне океана?
— Нет, это плавучий город. Он держится на небольшой, заранее заданной глубине.
— А кто там живет?
— Те, чья профессия связана с водной оболочкой Земли.
— Рыбаки, что ли?
— Не только. В таких городах живут океанологи, китоводы, — пояснил Борца.
— Китоводы?..
— Они
— А зачем строить город под водой? Не проще ли его строить на воде?
— Не проще. Под водой строения не подвержены ни качке, ни тайфунам, ни штормам.
— И на дне океана есть города? — спросила Зарика, вглядываясь в воду.
— Есть.
— Найди, пожалуйста!
— Отсюда они не видны.
— А мы побываем в городе на океанском дне, когда выйдем отсюда?
— Непременно побываем, Зарика, — ответил Борца и взял девушку за руку.
В клинике невесомости был свой, особый режим, ничего общего не имеющий с быстрой сменой дня и ночи, обусловленной вращением спутника вокруг Земли.
Корабль совершал полный виток за полтора часа. Таким образом, световой день — и соответственно ночь — составляли всего-навсего 45 минут.
Режим в госпитале невесомости — как, кстати сказать, и на любом космическом корабле — соответствовал обычному земному ритму жизни. Исходной единицей его служили сутки, состоящие из 24 часов, поделенные на день и ночь.
Физиологи давно, еще со времен первых космических полетов, осуществленных во второй половине XX века, установили, что именно такой режим является наилучшим для человеческого организма, особенно в условиях длительного полета.
Зарика и Борца говорили в госпитале обо всем, но больше всего друг о друге.
— Я открыл тебя, как астроном открывает звезду, — сказал однажды Борца.
Счастливые, они сидели, прижавшись друг к другу, и смотрели вниз.
Ночь, эфемерная сорокапятиминутная ночь, шла па убыль.
Они посмеялись, глядя, как проснувшийся в клетке попугай — вестник солнца — принялся смешно подпрыгивать, хватаясь клювом за прутья: бедняга никак не мог привыкнуть к невесомости.
— Зари…
— Что, милый?
— Ты обещала рассказать о полете «Альберта», — тихо напомнил Борца.
— Целью полета «Альберта» была звезда Алголь, — ровным голосом начала Зарика.
— Алголь, или иначе — Бета Персея, — кивнул Борца. — Слышал об этой звезде.
— Ты знаешь отчет «Альберта»?
— В общих чертах…
— Кроме машины синтеза да еще карантинной службы, для тебя ничего в мире не существует!
— Неправда, существует.
— Что же?
— Ты.
— Куда мне! — засмеялась Зарика. — Я ведь не машина, а только человек.
Некоторое время они молча смотрели на родную планету, окутанную предутренней мглой, которая быстро редела: через несколько минут спутник-клиника должен был пересечь плоскость терминатора, отделяющую день от ночи. Глубоко внизу, отдаленная от них сотнями километров, угадывалась ночная Атлантика.