Мир приключений 1975 г.
Шрифт:
Он подошел к стулу, но не сел. Оперся на спинку рукой, взглянул на меня, как сфотографировал, и резко качнул “шляпкой”.
— Унижен и оскорблен, но смеха вашего достоин. Пригрел перелетную птичку, а она змеей обернулась. Ужален я, ох как ужален. — Вытащил заглаженный конвертиком платок, промокнул глаза.
“Пятистопное ископаемое какое-то”, — подумал я. Словно провинциальный актер-неудачник, замороженный в конце прошлого века, вдруг ожил во всей своей оттаявшей красе.
Гандрюшкин снова произвел фотосъемку, на этот раз несколько увеличив выдержку, — хотел узнать впечатление.
— А
— Валентина Степановна — моя невеста. Подробности эти…
Он запнулся. Как у всякого невежды лексикон его был ограничен: слово “интимные” в нем отсутствовало.
— …личные, — нашел все-таки синоним, — к делу не относятся.
На его печально-осуждающий взгляд, установленный на предельно длительную выдержку, я отреагировал совсем уж неприличным вопросом:
— Почему же вы невесте своей ничего из краденого не подарили: платочки вместе, а золото врозь? Или не про всех клиентов вам рассказала?
Гандрюшкин сел и съежился, как мухомор на солнцепеке.
— Вы можете выдать краденые вещи до производства обыска, тем самым облегчив свою вину.
Я произнес эту официальную фразу бесстрастным тоном, втайне надеясь на успех. И ошибся. Меня обманул его подавленный вид, но как раз про обыск упоминать и не следовало. Наша догадка об истоках совершенных краж явилась для него обескураживающим откровением, а услышав про обыск, он снова почувствовал себя на прежних, заранее продуманных позициях. А позиции эти без обнаружения вещественных доказательств казались ему неприступными. И небезосновательно: при отсутствии вещей нет и укрывательства краденого, а пособничество путем снабжения информацией трудно доказуемо — ведь мог же он делиться с Мамоновым, как и Валя с ним самим, без всякого умысла. Теперь я окончательно уверился, что вещей в доме Гандрюшкина нет и найти их, когда игра пошла в открытую, будет нелегко.
Гандрюшкин выпрямился и перешел в контратаку:
— Я хочу прокурора.
Я терпеливо разъяснил, что знакомство с прокурором состоится обязательно, но позже, когда придется выбирать меру пресечения, а может быть, в этом и вовсе не будет надобности, если наши вполне обоснованные подозрения не подтвердятся. Кроме того, прокурору сообщено о задержании Гандрюшкина, а жалобы можно подавать в письменном виде на бесплатной казенной бумаге, кстати, очень дефицитной.
Потом я перешел к допросу по существу, и он тут же заявил:
— На ваши вопросы я хочу изложить сам.
Весь разворот протокола он заполнил на одном дыхании, будто по памяти шпарил. Мы явно с ним просчитались, вернее, недооценили. Он оказался не так прост, как думалось.
А “изложено” им было вот что:
“Ввиду бедственного материального положения и крайне одинокой старости в свободное время после работы я согласился на временное проживание упомянутого в вопросе гражданина по фамилии Мамонов который обманув мое доверие занялся преступными кражами и воровством тем навлек на меня тяжкое и обидное подозрение в присвоении вещей им украденных мною доселе невиденных и незнаемых как я предполагаю им то есть вором Мамоновым распроданных и пропитых…”
Дальше, в том же высокопарном слоге и без знаков препинания он просил “для собственного очищения” произвести у него обыск и “со всем усердием” признавал
На обыск я не поехал. Рат предложил мне срочно допросить Огерчук: помимо всего прочего, ей могли быть известны неустановленные связи Гандрюшкина.
Не знаю, кому было легче, им ли искать напрасно или мне “стрелять” в кенгуру. Во всяком случае, в горотдел вернулись все злые как черти. За исключением Гандрюшкина, конечно. Он заметно посвежел, и шляпка его, казалось, источала добродушие и любовь к ближним — отличная натура для изображения готового к вознесению Христа.
Рат отвел меня в сторону, спросил:
— Ну как?
— Ничего нового: дети, дом, Валя.
— Дом исключается, даже намека не нашли. А вдруг все-таки…
— Нет, — перебиваю я, — она исключается тоже.
— Ты что, телепат? Она его ближайшая связь, мы просто обязаны проверить. Ариф!
Подошел Асад-заде. В его практике это первый серьезный обыск, и вид у него был совсем обескураженный.
— Готовь постановление на обыск у Огерчук.
— А заодно у коменданта и соседей Гандрюшкина.
— Комендант и близкая знакомая не одно и то же.
— Огерчук — порядочная женщина. Она хотела создать семью и обманулась, ее обокрали так же, как других потерпевших.
Асад-заде писать постановление не торопился, словно ожидая, за кем останется последнее слово. Оно осталось за Ратом.
— Зря мы спорим. И дело не в твоей психологии. Все равно прокурор не согласится. Он и про этого сказал, чтобы отпустили, если ничего не найдем, ты же слышал.
Это уже относилось к Арифу, и он с облегчением кивнул. Еще бы! Ему не пришлось принимать решение, а я по себе знаю, как трудно это бывает и не только на первом году службы. Обыск — оскорбление, чтобы нанести его, надо быть уверенным в своей правоте. Но Ариф напрасно радуется. Как и я когда-то, он еще не понимает, что получил всего лишь отсрочку, что скоро он столкнется с необходимостью самостоятельно принимать решения и нести за них ответственность. Может быть, в этом заключается один из признаков профессионального мастерства — милицейского или любого другого.
Рат выглянул в коридор и пригласил Гандрюшкина. На столе уже лежала разная мелочь, отобранная у того при задержании.
— Распишитесь в получении, — предложил Асад-заде, — и можете идти.
Гандрюшкин не спеша вывел подпись, высморкался, произвел наш групповой снимок с максимально открытой диафрагмой.
Он проделал все это молча, но с таким достоинством, будто сама оскорбленная добродетель выговаривала нам за него: “Вот видите, как обернулось, а вы сомневались… ая-яй вам, товарищи”. Но товарищи не сомневались ни раньше, ни теперь. Поэтому Рат сердито сказал:
— За нарушение паспортного режима будете оштрафованы в административном порядке.
Мухомор склонил шляпку набок:
— С усердием прошу размер штрафа согласовать с крайне бедственным материальным положением.
От такого наглого фарисейства Рат позеленел, повернулся ко мне:
— Я тебя прошу, по-интеллигентному, вежливо объясни ему, что нам некогда.
Меня не надо упрашивать, и я сурово произношу цитату из Купера:
— Бери свое, гурон, и уходи!
— Прошу не оскорблять, я буду жа…