«Мир Приключений» 1977 (№22)
Шрифт:
— Господи! Да я самое главное вам не сказала. Из-за письма, из-за этого я и приехала…
Я рассказала, как пришло письмо в музей и как я на совещании сказала, что это, наверно, писал Калабушкин, а меня высмеяли. Ну, один там сотрудник. Он сначала вроде бы согласился со мной, что да, это тот старик пишет, а потом добавил, что с того света. А потом мама поняла, что он раньше, во время войны, и не старик был вовсе. Это только с ее слов все стали считать его стариком.
Я только секундочку посомневалась, а потом выпалила:
— Вот, как вы считаете,
— Очень пожилым? Меня? В начале воины? — Ростислав Васильевич оглушительно захохотал и стал с ожесточением дергать себя за волосы. — Ты слышишь, Марианна? Меня! В сорок первом! Очень пожилым!
Внутри Ростислава Васильевича все клокотало и булькало.
— Ну тогда, конечно, все понятно!
Ну, и я все выложила, о чем мы говорили с мамон в последнюю ночь перед моей поездкой в Ленинград.
А потом мы обсуждали, что мне смотреть в Ленинграде и как лучше провести время, и Ростислав Васильевич, закрыв мою руку своей огромной рукой, сказал:
— Я вас никуда не отпускаю. Сейчас вы идете вместе со мной в Эрмитаж, потом возвращаемся к нам обедать, а по конторам справок вы бегать не будете. На это, милая девушка, есть удобства цивилизации. Телефон, например. И я сам все узнаю. А завтра, хотите вы или не хотите, поедем с вами в Павловск, хотя, будь моя воля, я бы не вылез из Эрмитажа.
Если б я рассказывала все подряд, то надо было начать с того, как мы с Ростиславом Васильевичем ходили в Эрмитаж, и как я была горда, когда все с почтением нас пропускали, и как было интересно его слушать и в Эрмитаже и назавтра в Павловске. Я думала: «Как же это я могла прожить жизнь и не видеть всего этого!» И еще я думала, какие хорошие Ростислав Васильевич и Марианна Николаевна.
Но я пропускаю все это, чтобы рассказывать дальше историю про человечков.
Сегодня вечером я иду по адресу, где когда-то жил Рабчинский. Зачем я туда иду, что я думаю найти там? Не знаю. Может быть, меня гонит всегдашняя мысль, что должно что-то остаться от человека, как раньше бы сказали — дух человеческий, что ли.
Я с волнением захожу в высокий подъезд. Когда-то он был шикарным. В стенах высокие ниши — здесь были зеркала. Сейчас их нет. Все выкрашено — и ниши и стены — в жухлую синюю краску и ужасно пахнет кошками. Но все равно этот подъезд прекрасен: сложный орнамент цветного кафеля на полу, приятный холод, высокие готические колонны и лестница — торжественная, парадная.
Я не сажусь в лифт. Я поднимаюсь по лестнице на высоченный третий этаж и вижу табличку — как ни в чем не бывало: «Рабчинским — один длинный». Я звоню длинный-предлинный звонок, и слышу за дверью топот многих бегущих ног, и слышу звуки рок-н-ролла.
Высокая дверь открывается, и на площадку вываливается ватага ребят и девушек, веселые, орущие, — ребята без пиджаков, девушки взлохмаченные.
— Я хотела бы кого-нибудь из Рабчннских… — Но я вижу, что пришла
Но не тут-то было. Меня хватают за руки. Меня тащат в комнату. И я уже ничего не соображаю. Я подчиняюсь их воле. Меня усаживают за стол. Да здесь же свадьба… Вот здорово! И невеста, пожалуй, нисколько не старше меня. Мне наливают полный бокал шампанского и заставляют выпить за молодых. И накладывают полную тарелку закусок; я ем, и никто не спрашивает, кто я такая. Я ем салат, и пью шампанское, и смеюсь, а потом встаю и иду танцевать. Проигрыватель запущен на всю катушку, да еще через приемник (не завидую соседям!). Топот невообразимый!..
Не знаю, когда я успела сказать, как меня зовут, но только ребята кричат: «Татка, со мной!.. Тата!.. Тата!..»
И я тоже уже знаю о них почти всё. Это медики-второкурсники. Отличные ребята. Алеша Рабчинский и Валя из одной группы. И остальные — это одна группа.
Я снова танцую — и одна, и вдвоем, и все вместе, встав в круг. И гремит музыка, и я пью на ходу минеральную воду, и подбегаю охладиться к открытому окну, и снова музыка рок-н-ролла, и снова танцую и танцую…
Но ритм уже спадает, уже танцуют только две пары. Верхний свет погашен, зажгли уютный торшер, и мы устроились в углу, на широкой тахте, и поем под гитару.
Последние две танцующие пары наконец остановились и тоже перешли к нам на тахту.
Мы пели сначала частушки и всякие там смешные песенки, а потом перешли на душещипательные, и вдруг ни с того ни с сего кто-то спросил:
— Тата, а ты откуда взялась?
Все замолчали и уставились на меня.
Я молчала. Все те слова, которые я готовила по пути сюда, ну всякие, вроде: «Я бы хотела повидаться с кем-нибудь из Рабчинских, выяснить обстоятельства и пр.», — все эти слова сейчас не годились. Просто были бы ни к селу ни к городу. И поэтому я молчала.
И вдруг меня прорвало:
— Откуда я взялась, не так просто сказать. Но вот послушайте одну историю, и тогда все будет понятно. Только, если кто ее уже знает, чур, не рыпаться и молчать… — и посмотрела на Алешу Рабчинского. — Давно-давно жил-был один человек. У этого человека было миллион болезней и два миллиона недостатков. Но у него была одна-единственная страсть. И была она такая сильная, что пересиливала миллион болезней и два миллиона недостатков. Этот человек был собиратель.
А знаете, что он коллекционировал? Самые древние следы человеческого духа. И эта страсть точила его. Он мог бы стать известным ученым или профессором. Но ему было некогда остановиться, чтобы им стать. Он ходил, лазал, плавал, изобретал себе в помощь тысячи всяких мелких, давно теперь забытых, приспособлений для подводного плавания. Ему некогда было сесть за стол обобщить свой опыт. Пусть другие это делают! А он только дает факты этим другим. И он снова ходил, лазал, рыл, плавал. Исходил пешком всю землю вдоль и поперек. Проплыл все моря и океаны. Поднимался на самые высокие горы и опускался на морское дно.