Мир приключений 1978 г.

Булычев Кир

— Боюсь, перегаром несет.

Они помолчали. Грошев рассматривал Хромова, а Иван Васильевич точно прячась от следователя, изучал пол, ножки стола, ветки за окном, голые стены следственной камеры. Напряженное молчание стало угнетать, и Николай спросил:

— Расскажите, пожалуйста, как это получилось?

Хромов опять покашлял под ладонь, повертелся на табуретке и впервые взглянул в глаза следователю. Его взгляд показался Николаю страдальческим.

— Я по порядку. Можно? (Грошев кивнул.) У Аркадия был выходной, я работал во вторую смену. Утром пришел Вадим, принес бутылку, позавтракали. Взяли еще бутылку, вторую, потом пошли искать пива. Вдоль тротуара стояло много машин. Женька вдруг спрашивает у Вадима:

«Проверим?» Я сразу сказал, что в таких делах не участник, и ушел в проходной двор. Минут через пять — идут. Женька передал мне портфель и говорит: «Держи и ничего не знай». Ну, посмеялись — водка ж играет. Конфеты стали есть, а тут милиция… Вот и все.

Николай записал рассказанное в протокол и задумался. Что ж, вариант вполне возможный. Выпивка, глупость, мальчишеская лихая бесшабашность: мы такие, нам все позволено. Но следствие есть следствие.

— Кто открывал машину?

— Не знаю… Я же сказал: я сразу ушел.

— А кто какие вещи брал?

— Опять не знаю… — Во взгляде Хромова мелькнула настороженность и твердость.

— Вы ведь все родственники, и вы наверняка знаете, у кого есть ключ или отмычка.

Впервые Хромов задумался. На его длинной, жилистой шее прокатился бугор кадыка.

— Не знаю… Не по мне все это… Не по мне.

Голос у него прерывался, на глазах заблестели слезы. Николай молча налил воды и передал стакан Хромову. Он привстал и длинной рукой взял стакан. Его сильные пальцы лекальщика дрожали.

Когда Иван Васильевич успокоился, Грошев задумчиво произнес:

— Все, что вы мне сказали, по-видимому, чистейшая правда…

— Мне врать незачем, — кивнул Хромов.

— И в то же время, как мне кажется, это не вся правда.

— Я… не понимаю, — подался вперед Хромов.

— Что-то вас гнетет, может быть, даже жизни не дает.

У Хромова опять навернулись слезы, но Грошев сделал вид, что не заметил их. Теперь он пристально смотрел на голубоватые, тронутые поволокой глаза и говорил задумчиво и доверительно:

— Простите меня, но я не могу поверить, что вы вот так, как мальчишки… вдруг решили залезть в чужую машину…

— Это не я…

— Что вам, мастеру, знающему, что через пару часов идти на смену, вдруг нестерпимо захотелось выпить; что вашему младшему брату вдруг потребовались краденые туфли, цена которых не превышает его трехдневный заработок; что вы все, и особенно Вадим Согбаев, вдруг рискнули на такое. В таком случае, опять-таки простите меня за откровенность, нужно либо вдруг стать идиотом, либо слишком долго катиться по наклонной плоскости… чтобы докатиться до тюрьмы.

Хромов молча сглатывал слезы, длинные его пальцы часто вздрагивали.

— Вы, конечно, понимаете, что суд состоится обязательно. Так ради чего вы запятнали себя? Я не понимаю этого, Иван Васильевич. Просто не понимаю, и, наверное, поэтому мне кажется, что вы говорите не всю правду. Впрочем, это ваше личное дело — говорить правду или не говорить. Сугубо личное. Но вот это дело, — Грошев потряс папкой, — дает мне все основания для передачи его в суд. Прочтите протокол, Иван Васильевич, прочтите внимательно и подпишите.

Хромов не двинулся с места. Он уже овладел собой, но дышал еще тяжело, прерывисто. Потом провел рукой по лицу и глухо сказал:

— Ладно. Начну издалека. После войны матери трудно было поднимать нашу ораву. А я — средний. Старшие вечно заняты. Так и получилось, что если младшие набедокурят, я их и перед соседями и перед матерью покрываю. Они привыкли. После того как Женька женился и связался с Вадимом, он стал пить, а потом бросил работу. Куда он в трудную минуту пойдет? Ясно, ко мне. Я как раз, на свою беду, трехкомнатную квартиру получил, переехали ко мне теща с тестем, а у меня с ними отношения не сложились. Женька придет, выпьет, начнет права качать. Скандалы. Очень все нехорошо получалось… А Женька умный и

сильный. Начнет зудить: «Все жены такие, лишь бы себе да родственничкам». Аркадий подключался. Потом Вадим появился… Родственнички на меня, мы их атаку отобьем — и в наступление. Опять выпьем… Я даже не знаю, как втянулся. Тут жена нехорошо поступила: начала из дому меня гнать. Ей бы разобраться, поддержать, а она… Ну конечно, можно разойтись и квартиру разменять, но… дочку жалею. Да и надеялся, что все образуется.

Хромов зажмурился, откинул голову назад, встряхнулся и опять заговорил — горячо и доверительно:

— Ушел от греха подальше к матери. Братья одобряют: «Правильно! Разве в жене с дочкой счастье? Ты посмотри — кто теперь неразведенный? Жить нужно просто, пока живется». Вот я и зажил. И знаете, когда квалификацию получал, квартиры добивался, собранным был, сильным, а тут сломался. И в самом деле, думаю, зачем мне все это? У «телека» посидим, «козла» забьем, выпьем, повторим. Просто все… легко… Бездумье полное. Конечно, о семье думал, но уже не как прежде, а как бы даже со злобой: «Отказались от меня? Даже не интересуетесь, как я тут? Значит, и верно: вам бы только на моей шее кататься. Ну и шут с вами — без вас проживу!» Деньги отсылаю на дочку, но ведь когда выпивка — никаких денег не хватит. И мне уже и тех алиментов стало жалко. А надо сказать, Аркадий у нас прижимистый. Лишнюю копейку не кинет, все на книжечку. Замечаю, что мои-то деньги пропивают и надо мной посмеиваются. Обидно стало, и я вроде отдалился. Но ведь в одной квартире живем. Да и на младших я все еще как… на младших смотрел. Может, думаю, образумятся. Но когда узнал, что они взяли портфель и вещи из чужой машины, возмутился. А Женька говорит: «Ты подумай как следует, откуда у людей машины? Ясно, приспособленцы, а может, и жулики. И если мы их пощекочем, убытка им большого не будет, а страху наберутся. И нам весело». Я даже растерялся. А Женька говорит: «Даже кино такое было, как честный человек, из принципа, угонял чужие машины. Так что ничего страшного не происходит». Вчера — второй раз… Но с ними я не пошел, да и они бы не взяли.

— Почему? — чувствуя, что Хромов высказал все, спросил Грошев.

— Вадим сказал: «В случае, если мы засыплемся, ты будь в стороне. Значит, если мы поплывем на отсидку, ты нам там поможешь».

Что ж… Как не противно, а все правильно. Преступление есть преступление. Ни чистых мыслей, ни чистых поступков оно породить не может. Даже среди родственников прежде всего — выгода. Личная выгода.

От этого стало тоскливо, и Николай довольно резко сменил тон. Теперь он спрашивал быстро и требовательно.

— Значит, вы утверждаете, что прямо или косвенно вы знали о двух кражах из машин?

Хромов поначалу не понял, почему в следователе произошла такая перемена, и отвечал все так же доверительно.

— Да, о двух…

— Вы сами сбывали похищенное?

— Нет. Брал Женька или Вадим.

— Кому сбывали? Или оставляли себе?

— Не знаю.

В последнем ответе прозвучали те же жесткие, властные нотки, что и у Евгения Хромова, и Грошев понял — Иван Васильевич замкнулся.

Ну что ж… Бывает у человека та покаянная минута, когда нужно — не для других, для себя — выплеснуть из сердца все грязное, что в нем накопилось. Выплеснуть, чтобы заново разобраться в себе, в окружающих, в случившемся.

Сейчас Хромов разбирается, судит себя, братьев и сам выносит приговоры.

Чаще всего такие приговоры бывают даже суровей тех, что выносит суд. Но, готовясь снести законный приговор, человек, как сейчас, должно быть, Хромов, как бы закаляется в своей непримиримости и даже некоторой жалости к себе и к близким. Ведь нет на свете более жестокого суда, чем суд своей совести. Не нужно мешать Хромову. Пусть разбирается в собственной жизни, пусть отмучится, чтобы потом найти в себе силы побороться за себя с самим собой.