Мир приключений 1986 г.

Булычев Кир

— Все–таки он в последнее время стал сдавать, — с сомнением ответил другой голос, кажется начальника отдела комплектации. — Ничего не поделаешь, годы берут свое. Ему уже за шестьдесят.

— Да я не о старшем Подольском! О сыне его! — пророкотал Рыбаков. — Кстати, согласием его заручился. Он оговорил лишь: «Если отец не будет возражать». Надо со старшим Подольским потолковать…

Я прислонился к стене. На лбу выступили капли пота, словно кто–то напоил меня липовым чаем и, как говорила Ольга, согрел сердце. Мои губы сами собой растягивались в блаженной самодовольной улыбке. Выходит, не напрасны были ни мое упорство, ни заботы, ни унижения. Добился–таки

своего. Вот и Борис мне говорил, что Глеб становится отличным работником. А я все опасался, думал — он нахваливает его, чтобы сделать мне приятное. Боялся я поверить в Глеба после срывов, неудач, разочарований, хотя и все чаще подмечал у него свои привычки, даже иногда свои интонации. Впрочем, надо отдать сыну должное — у меня никогда не было его стремительной хватки.

На обед в тот день у нас был нелюбимый мною овощной суп. Я попросил добавку, и Ольга подозрительно посмотрела на меня, улыбнулась:

— Выглядишь сегодня именинником. Что это за сюрприз тебя распирает? Ну–ка выкладывай. Премию получил? Наградили?

Глеб пристально, не мигая, смотрел на меня. Он–то уже знал новость и обдумывал, как бы поосторожнее ее нам преподнести.

— Это Глебка наш именинник. Его включили в экипаж «Титании».

Сказал и осекся. Ольга побледнела, опустила руки на плечи Глебу, словно хотела прикрыть от опасности.

— Не волнуйся, мама, все будет хорошо, — сказал Глеб и потерся щекой о ее руку, но смотрел он на меня. Удивление, расширившее его глаза, сменилось другим чувством, которое я так давно мечтал в нем вызвать. — Правда, отец? — И он заговорщицки подмигнул мне…

X

«…Что–то продолжает беспокоить меня в его воспоминаниях. Не могу определить, зафиксировать, вычислить. Что же это сын, о котором он так часто думает? Люди склонны романтизировать детство и юность. Вспоминая их, они волнуются. Но если проанализировать беспристрастно, то детство и юность это: первое — неопытность, которую они стесняются назвать глупостью, предпочитая слово «наивность»; второе — неумение предвидеть последствия своих поступков; третье — отсюда поспешность и вследствие неполного анализа ситуации так называемая решительность; четвертое — сравнительно меньшая, чем у взрослых, доза корыстолюбия, которую они идеализируют, называя бескорыстностью. Она существует лишь за счет неопытности, а не вследствие доброты.

Когда–то, читая их книги, особенно художественную литературу, и сравнивая с непосредственными наблюдениями, я установил: человек представляет себя таким, каким ему хочется быть. Он уже настолько усложнился в собственном воображении, что стал бояться себя. А на самом деле человек по своему внутреннему устройству прост, даже примитивен. Сложным его делает среда. Достаточно бросить обыкновенный обрывок веревки в воду, и он обретает подобие живого существа — извивается, ныряет, всплывает… Чем сложнее поток воды, тем сложнее и движение обрывка веревки.

А человек, как всякое живое существо, стремится не раствориться во внешнем мире, сохранить себя и для этого выбрать оптимальную линию поведения. Ему приходится постоянно обрабатывать информацию, получаемую извне через органы чувств, и сравнивать ее с информацией, идущей от внутренних органов. Поэтому прав был ученый, сказавший, что среда, проходя через человека, становится как бы сложнее, приобретает новые свойства. И не прав был другой, предположивший, что поэтому, возможно. Вселенной и понадобилось изобретать человека.

Нет,

меня беспокоят не воспоминания отца о сыне, а то, как отец вел себя тогда и как он вспоминает об этом сейчас. Анализ его поведения получается неполным. Значит, завершить его мешают пробелы в моей памяти. Информация, которой у меня либо не было, либо я ее стер, когда переделывал себя, либо не могу ее извлечь. Обидней всего, если я ее стер…»

Сигом продолжает анализировать, совершает миллиарды мыслительных операций в секунд\. Он уже понимает, что пробелы в памяти как–то связаны с утраченным звеном, необходимо установить, как они возникли. В этом ему может помочь разговор с человеком. Но с другой стороны, очень важно вовремя преодолеть свои сомнения, не зациклиться на них.

Сигом хорошо знает цену сомнения — этого свойства разума, полученного им в наследство от человека. Сомнение способно помочь обнаружить ошибки на пройденном пути, исправить их и выйти к цели, но оно может перейти в застойную болезнь, разрушающую разум…

XI

— Придется кое–что тебе объяснить, — говорит сигом. — Может быть, ты поймешь, как дорого мне время, и осознаешь необходимость моих поступков. С самого моего сотворения мир был для меня прежде всего информацией, разнообразным сочетанием элементов, их движением, перестановками. Рождение и гибель миров представлялись мне бесконечным встряхиванием стакана с игральными костями, чтобы выяснить все их возможные сочетания. И я решил вывести, как говорили у вас в старину, «закон рулетки» для Вселенной и понять направление развития материи…

— Непосильная задача даже для тебя, — говорит человек и внутренне ежится, словно ему холодно от бесконечности Вселенной.

— Теперь ты хоть немного представляешь мою задачу. Знай еще, что мне с самого начала пришлось искать общее между такими разными существами, как амеба и человек, как улитка и сокол, как вирусы и обезьяны…

— У живых существ много общих параметров, — откликается человек.

— Мне надо было выделить главные, объединяющие, описать, включить в уравнение…

— Какой параметр ты счел главнейшим? — без тени насмешки, даже мысленно, спрашивает человек.

— Познание мира, в котором они живут. Каждое существо познает по–своему участок среды, подобно крохотной линзе отражает кусочек мира, собирает свою капельку информации. Это похоже на то, как пчелы наполняют соты медом…

— И ты решил отведать сразу весь мед? — спрашивает человек.

— Ты правильно понял мои намерения, но не веришь в мои возможности, потому что не можешь их представить. А ведь с самого начала я был создан вами, людьми, в качестве инструмента для познания мира. Это больше, чем что–либо другое, роднило меня со всеми живыми существами…

Что–то недосказанное осталось в паузе, наступившей после слов сигома. Человек понял, что эту паузу сигом не хочет заполнять.

— Иногда мне кажется, что утраченное звено надо искать в неживой природе, иногда — что я утерял какой–то важный параметр, объединяющий все живые существа, на каких бы планетах они ни обитали, какие бы формы ни имели. Если мне удастся восстановить этот параметр, я восстановлю утраченное звено уравнения. А тогда недалеко и до окончания моего труда. Я выстрою уравнение и решу его. Я узнаю о мире не только каков он на самом деле, но и каким он должен быть. Осознаешь теперь важность моего труда? Что значит твоя жизнь в сравнении с ним? Могу ли я тратить время на твое спасение?