Мир Приключений 1990 г.
Шрифт:
— Думаешь, он твою маму не любил? — сказал Вася — Что ты?! Я этого не говорил и не скажу, хоть бы меня резали! Когда его после госпиталя в сорок третьем отпустили на долечивание в Москву, он сразу нашел Клаву — и в ЗАГС. Я ему говорю: “Прежде чем расписываться, надо бы выяснить, что оно такое любовь. Ни один ведь из вас не знает, и я не могу подсказать”. Так он мне на это ответил: “Эх ты, а еще практичный человек! Надо ей оставить аттестат”. Ты понимаешь, Кира? Жены офицеров получали по аттестату деньги. А у Клавы никого не было — как бы она без аттестата прожила?.. Тем более что, кроме аттестата, он ей оставил… тебя, Кирюшенька.
К ним снова подошел буфетчик. С недовольным видом убрал посуду, протер
— Кирилл твою маму никогда не забывал, что бы в его жизни ни произошло… Хотя она что-то предчувствовала. В сорок пятом, когда война уже кончилась, а Кирилл еще в госпитале лежал после последнего ранения, Клава вдруг говорит: “Он не вернется”. Ну, я на нее наорал. “Убитые, — говорю, — на которых похоронки прибыли, и те возвращаются!..” А она мне дает почитать его последние письма. Письма как письма. Хотя, конечно, не такие, как прежде. Это я понял, потому что прежние письма она бы мне не доверила читать ни за какие ковриги. Но и эти тоже были хорошие. Заботливые письма, он ей напоминал и где спички лежат, и как надо дверь в передней притворять, чтобы не выстудить комнату. Клавочка, ты знаешь, могла газовые краны оставить открытыми. По сути, у Кирилла было две дочери — Клава рано начала болеть. И он не только вернулся. Он за всю жизнь повода не подал даже подумать про. него… что бы у него тут… внутри… ни происходило. А ведь за нами, мужиками, нужен не то что глаз — целая ваша Петровка, 38!
Вася замолчал, посмотрел на Киру. В ее взгляде он не увидел ничего утешительного.
— Отец твой был человек, а ты… — Вася постучал по крышке столика, только что протертого буфетчиком. — Ты эта… плита древесностружечная. Ее можно пилить только по прямой, потому у нас вместо мебели кубодубы!
В девятом классе проходили “Грозу” Островского.
— Катерина — луч света в темном царстве, бубнил у доски Валера, — она полюбила Бориса, а он оказался такой слабовольный, что не захотел с ней пожениться, она и утопилась в речке.
— Почему же она полюбила Бориса, если он такой кисель? — спросила Лина Львовна.
Валера втянул голову в плечи и скорчил рожу: поди знай…
— А может, она любит кисель, — сказала Кира громко, на весь класс.
Лина Львовна постучала карандашиком по картонной коробке из-под папирос (она по-прежнему курила “Казбек”).
— Вы хотите высказать свое мнение, Кириллова, или так?..
— Высказать. Я тоже люблю кисель, компот и мороженое. — Кира говорила ровно, без интонаций и глядела, не мигая, на Лину Львовну. — А слово “люблю” я не люблю. Любовь — это обыкновенный эгоизм, больше ничего. Начинают канючить: “Дайте мне вон того человека, а то утоплюсь, как Катерина”. Это же только жадные дети так пускают слюни в “Детском мире”: “Ма-ма-а! Купи-и-и-и! Хочу-у-у это!..” И в кино, и в книгах эта ваша любовь служит оправданием любых, самых подлых поступков: бросают жен, мужей, предают детей — и все аплодируют: ах, как замечательно! Он, она, оно любит!
— Луч света в светлом царстве. — Лина Львовна сказала это тихо, для себя, а не для класса, но Кира услышала.
— В темном.
— Я не оговорилась: вы живете в светлом царстве, Кириллова. Все знают, как к вам относится ваш отец… В нашем микрорайоне вообще мало семей, где есть отцы, тем более такие…
— У Добролюбова сказано — в темном! Добролюбов вообще не обо мне писал! Он писал, что Катерина жила в темном царстве!
— А вы читали Добролюбова? — Лина Львовна знала по опыту, что они либо не читают совсем, либо не дочитывают до конца статью Добролюбова. — Ну… где он пишет о детстве Катерины. — Она порылась в книжке с закладками. — Вот здесь: “Забываясь в своих
Лина Львовна тщилась внушить классу, что дрогнувший голос и увлажнившиеся глаза — все это к ней лично не имеет отношения: виноваты Островский с Добролюбовым — и только они…
— А что касается меня, Кириллова, — сказала она Кире уже в конце дня в раздевалке, — то можете успокоиться: у вас будет другая учительница. Может, ей ваша детская жестокость придется по душе… Мне квартиру дали изолированную в Черемушках…
К слову: это была чистая фантазия. Так бы и разогнались дать квартиру учительнице. В Черемушки она попала по обмену.
АЭРОПОРТ ДОМОДЕДОВО. 18 час 30 мин
Поднос с использованной посудой, собранной по столикам, буфетчик внес за перегородку, в подсобку. Здесь двое в перчатках подхватывали указанные буфетчиком стаканы и относили в лабораторию. Лаборатория находилась в микроавтобусе, дежурившем у запасного входа в аэровокзал. Отпечатки пальцев на стаканах фиксировали и сличали с теми несколькими образцами, которые привезли с собой: искали определенных людей.
— Пока ничего общего. — Эксперт звонил прямо из автобуса полковнику на Петровку. — Ни одного попадания.
— Значит, он все-таки один пришел, — сказал полковник. — А его отпечатков у нас как раз и нет…
Кира оглядывала буфет. Лиц, известных на глаз или по картотекам, не попадалось. И тем не менее, она в этом была уверена абсолютно, преступник давно, вот уже… — Кира глянула на табло электронных аэрофлотовских часов, — полчаса минимум, как наблюдает за ними, не сводит глаз с чемоданчика. Преступник, который пойдет на все…
Стало как-то даже холодновато, хотя Кира не снимала пальто с мехом ламы.
— Только смерть, — сказал Вася, — одна лишь смерть могла их развести.
— О ком вы говорите?
— Да о них же — о твоем отце и маме Клаве.
В том последнем, выпускном году День Победы отмечали вчетвером: мама, Вася и Кира с Валерой.
Вася не фотографировал и не хохмил, сам выпил принесенный с собой коньяк и ушел.
Мама легла спать в своей комнате.
Кира приглушила звук телевизора. На экранчике, слегка увеличенном пустотелой линзой, куда мама залила глицерин, беззвучно плакали ветераны.
— Хочешь, я тебе что-то покажу? — Выдвинув ящик отцовского стола, Кира вынула стопку красных коробочек, разложила перед Валерой.
— Это все его ордена?
— А что, мои, что ли? А эти красненькие — орденские книжки.
— А та зеленая?
— Зеленая — вообще записная. Телефоны разные. Не служебные… — Кира перелистывала книжку. — Вот это фронтовой друг. Это тоже однополчанин, в Алма-Ате живет… Дядя Вася — школьный товарищ… А этот вот человек, Михаил Иваныч, — знаменитый художник, действительный член Академии художеств. Кирилл когда-то у него учился.