Мир Рассвета: Путь
Шрифт:
Дьярра продолжала сидеть рядом с отцом. Она не могла осознать, что сейчас его Великий Дух уже не с ней – не с Дьяррой, Великой Правительницей Румхии, унаследовавшей Лазурное Кольцо от Великого Магрифота, – после его смерти.
Великая Дьярра заплакала громко и совсем по-детски, ничком упав на грудь умершего отца. Слуги и лекари, столпившиеся у двери спальни, не решались войти и навлечь на себя гнев убитой горем молодой Правительницы.
Бранг отошел к окну замка и посмотрел на рассветное небо, сплошь покрытое тёмными грозовыми тучами.
«Прости, старый друг…»
По морщинистому лицу лекаря текли слезы.
«Прости,
Старый Бранг плакал. Плакала осиротевшая Дьярра. Всхлипывали слуги.
Над старым замком разнеслись первые раскаты грома.
***
События последующих суток Дьярра наблюдала будто со стороны. Вот лекари во главе с Брангом входят в спальню Великого, дабы произвести ритуальное омовение. Вот верная Асая мягко отрывает саму Дьярру от тела отца, лепеча что-то успокоительное. Вот Великой дают четверть чары3 подогретого вина, чтобы успокоиться и приглушить боль.
Наконец Дьярра смогла встать с любимого кресла Магрифота в углу спальни, куда ее заботливо усадила Асая. Душа по-прежнему плакала и кричала, но суть Великой не признавала слабости, и Дьярра, взяв себя в руки, сказала лекарям и слугам:
– Приготовьте все, чтобы достойно проводить Великого в путь по Рассветным Водам.
Магрифот мог бы ей гордиться – голос не дрогнул. Почти.
Не произнеся больше ни слова, Великая вышла из спальни отца.
Ноги сами привели девушку на верхнюю террасу замка Румх, где открывался вид на ее княжество, ее Родину, ее дом – Великую Румхию. Дьярра подошла к самому краю балкона террасы. Прошедший короткий, но жестокий ливень омыл зелень деревьев, и в воздухе разлилась бодрящая прохлада. Дьярра отстраненно смотрела на просторы полей и дымку над Рассветными Водами. Она любила бывать здесь с отцом и матерью, слушать рассказы о Великих Битвах и легенды о Башне Мага.
Время сказок закончилось.
За весь последующий день Дьярра так и не смогла ничего съесть или выпить. Замок притих в скорби, и вся прислуга разговаривала шепотом, иногда срываясь на всхлипывания и причитания. К Великой подходили только для отчета.
– Госпожа, тело Великого погружено в фамильный саркофаг…
«Малахит», – с трудом вспомнила Дьярра. Мысли двигались еле-еле, и Великой стоило больших усилий сосредоточиться хоть на чем-то.
– Госпожа, Рассветная Лодка готова…
«Лодка, заговоренная магами, дабы дерево ее не разрушилась под весом саркофага, но достаточно быстро сгорело…»
– Госпожа, все погружено на телегу, лучники готовы, ждем только Вас…
Дьярра медленно кивнула мальчику-служке, и тот быстро умчался вниз по ступенькам замка Румх, грохоча дешевыми, но добротно сшитыми сапожками.
Дети не умеют долго печалиться.
Асая внесла одеяние Великой – блузу белого цвета, кожаные штаны цвета слоновой кости и тяжелую небесно-голубую накидку с оторочкой из белого меха горной телусийской лисицы. По накидке шли фамильные узоры Великих Румхии – серебряные звезды, большие и малые.
Дьярра стояла обнаженная перед большим – во весь рост – зеркалом, которое отец привез ей в подарок из Телусии. Девушка смотрела на свое серое от боли лицо, на запавшие глаза – синие, как у отца. Вот так, наверное, и приходит взросление – через боль и потери…
– Госпожа,
– Какой еще ужин? Нам нужно выходить, – раздраженно произнесла Великая, борясь со шнуровкой сапог.
– Но Госпожа… Идти же всю ночь! Вы проголодаетесь! – Асая сжалась под жестким взглядом Великой, но продолжала отчаянно настаивать. – Хотя бы вяленого мяса возьмите! И фруктов! И разбавленного вина!
Взгляд Дьярры потеплел.
– Хорошо. Прикажи сложить все это в чересседельные сумки и запрячь мою лошадь.
Асая просветлела лицом и уже кинулась к двери, как ее остановил голос Великой:
– И еще… Прикажи принести Венец и Меч.
Асая со страхом повернулась к Дьярре и робко произнесла:
– Но Великая… Как же Вы будете идти всю ночь? Ноша Великих тяжела…
– И необходима! – рявкнула Дьярра и тут же осеклась. Как, ну как объяснить этой доброй, но еще такой юной девчонке, что ей, Дьярре, нужно это пронести на плечах, взять на себя Великую Ношу уже сейчас, что все внутри нее кричит о необходимости этого?
Но Дьярра ничего не стала объяснять. Она просто подошла к сжавшейся, но упрямой и любящей Госпожу девушке, погладила ту по голове и тихо произнесла:
– Сделай это. Я тебя прошу.
Служанка недоуменно взглянула на Великую. Вожди не просят, а приказывают, это всем известно! Но юная Госпожа смотрит почти умоляюще, совсем как младший брат самой Асаи, когда выпрашивает лишнюю сладость на ярмарке… Асая неловко улыбнулась, кивнула Дьярре и выскочила за дверь.
Великая вернулась к зеркалу, вновь взглянула в свои глаза и четко произнесла слова, клятвой прозвучавшие в закатных сумерках:
– Отец, я стану дочерью, достойной тебя и Румхии.
***
Горели факелы, освещая путь процессии Провожающих. Впереди медленно двигалась телега с малахитовым саркофагом – последним ложем Великого Магрифота. В телегу, по традиции, запрягли коня Правителя – любимца Трорго, и тот шел, низко опустив голову, понимая – куда и кого он везет.
За саркофагом шла Дьярра, ведя под уздцы свою лошадь – молодую кобылу Резу, которую ей подарил отец в день восемнадцатой весны. Лошадь фыркала, изредка взбрыкивала, но в целом вела себя спокойно. И постоянно косилась на хозяйку, не понимая, почему не слышно привычного смеха и ласковых слов.
Дьярра же напоминала ожившего покойника, нежели молодую беззаботную девушку. Она шла, напряженно смотря ровно перед собой, и едва дышала. На голове у нее сиял Венец Великих – небольшая золотая вычерненная тиара, украшенная лазуритами и рубинами, заговоренная Древними Магами, передающаяся из поколение в поколение. Еще вчера Магрифот был хозяином Венца. Сегодня же его дочь взвалила на себя эту ношу, «ибо сей Венец тяжел, как участь всех Великих…4».
Асая оказалась права. Как бы Дьярра не старалась, она то и дело ловила себя на мысли, что хочет сорвать эту Ношу и закинуть куда-нибудь далеко в кусты!!! На виски давило немилосердно, перед глазами плыли круги. Если бы не Резу рядом, Дьярра давно бы рухнула на тропу, и никто бы не смог ее поднять – «ибо никто не снимет с Великого его тяжелую ношу…». В прямом смысле – никто. Кроме самого Великого.