Мир в ХХ веке
Шрифт:
Уместно напомнить, что советская идеологическая доктрина, определявшая восприятие Соединенных Штатов как в общественных науках, так и в общественном сознании, укладывала американский опыт XX в. в концепцию общего кризиса капитализма, разделявшегося на три крупных этапа. При этом каждый новый этап по глубине кризиса — экономического, социально-политического, духовного — намного превосходил предшествующий. По злой иронии истории на третьем этапе общего кризиса капитализма, начавшегося, согласно советской пропаганде, с 60-х годов, произошел совершенно непредвиденный ею крах системы “реального социализма”, а возникшие на его месте постсоциалистические общества избрали образцом для подражания капиталистический мир во главе с Соединенными Штатами.
Эта поразительная метаморфоза в восприятии США произросла на советской почве во второй половине 80-х годов. Провозглашенный тогда М.С. Горбачевым и советским руководством курс на модернизацию постепенно включил в себя ряд демократических и либеральных ценностей, приравненных к общечеловеческим. Поскольку
Новый разительный поворот в отношении россиян к США произошел после 1991 г. Запущенная в том году в России радикально-либеральная модернизация принесла неожиданные, а для многих драматические и даже трагические результаты. Обещания радикалов перестроить страну по западным образцам, обеспечить ей быстрое процветание обнаружили свой полный утопизм. В России ожили и стали набирать силу коммунистическая и националистическая идеологии, начавшие вновь формировать негативное отношение к США. Росту антиамериканских настроений способствовало как открытое притязание США на роль мирового гегемона, так и их желание отодвинуть Россию на задворки мировой политики. Соотношение антиамерикански и проамерикански настроенных россиян стало меняться в пользу первых.
Современные российские идеологии и общественно-политическое сознание заключают вызов профессиональной американистике: соперничающим и взаимоисключающим друг друга мифам важно противопоставить объективные, сбалансированные, выверенные исторической практикой оценки американского опыта. При этом наиболее точные оценки могут быть отобраны в результате дискуссий и непрекращающихся исследований, реализуемых в научных публикациях.
В настоящей работе предпринята попытка обобщения и синтеза внутриполитического развития США в XX в. На протяжении столетия американские внутриполитические тенденции не оставались неизменными, они обновлялись и подчас весьма существенно. Возникает вопрос о тех исторических вехах, которые оказали наиболее серьезное воздействие на изменение качественных характеристик американского общества. В отечественной историографии главной среди таких вех называлась Октябрьская революция 1917 г. в России, разделившая мир на системы социализма и капитализма, а вслед за ней ставились две мировые войны, научно-техническая революция и одна собственно американская веха — “новый курс” 30-х годов. На рубеже XX и XXI столетий значение и соотношение этих вех нуждается, на мой взгляд, в новом осмыслении. Не отрицая значения ни одной из них, полагаю все же, что в изменении внутриполитического облика США главная роль принадлежала “новому курсу” 30-х годов. (Что касается внешнеполитического опыта США и их роли на мировой арене, то здесь оценки могут быть иными, но их вынесение выходит за рамки данной работы.) Новый курс разделил внутриполитическую историю США XX в. на два крупных периода, радикально изменив облик и соотношение магистральных общественно-исторических тенденций. Кратко различие между двумя эпохами внутриполитической истории США, разделенными 1933 г., когда был запущен рузвельтовский “новый курс”, можно определить следующим образом. Если до 1933 г. американское общество в целом развивалось по классическим канонам капитализма, то после этого года происходит процесс радикальной трансформации и этих канонов, и самого капитализма. Определявшее трансформацию активное вмешательство общества и государства в процессы частнокапиталистического производства, накопления и распределения зародилось еще раньше, но только после 1933 г. приобрело системообразующий характер, стало, если воспользоваться хорошо знакомой нам марксистской терминологией, не надстройкой капитализма, а вошло в его базис. Именно 1933-й год высвободил в полной мере те резервы самосохранения и прогрессирующего развития капиталистического общества, которые не были предвидены Марксом. При этом противоречия капиталистического общества, раскрытые Марксом, не были отменены вообще, но они были трансформированы и заблокированы таким образом, что Марксов антикапиталистический прогноз оказался устаревшим.
В синтетической картине американского внутриполитического развития XX столетия принципиально важно, таким образом, выявление сходства и различия общественно-исторических тенденций первой и двух последних третей века. Что касается тенденций первой трети века, то их зарождение и оформление относится еще к последней четверти предшествующего столетия. А тот период, в свою очередь, стал воплощением последствий американской Гражданской войны и Реконструкции, которые в нашей исторической литературе в совокупности именуют (и эта оценка не представляется мне устаревшей) “второй американской революцией”. По своим идеологическим замыслам и непосредственным результатам она была яркой либерально-демократической революцией, но ее долговременные последствия оказались весьма противоречивыми. Одним из таких последствий явилось оформление новой властной элиты, которая-то (а это бывает в случае со многими революциями) и присвоила себе главные плоды революционного
Триумф корпоративной экономики составил одну из главных исторических тенденций США конца XIX — первой трети XX в. Среди исследователей традиционно дискутируется вопрос относительно следствий реструктуризации и монополизации американской экономики после Гражданской войны. Представляется, что корректный ответ на этот вопрос требует различать как минимум три следствия — экономическое, социальное и политическое. Что касается экономического следствия, то оно характеризовалось впечатляющими достижениями корпоративной Америки. К 1900 г. США прочно стали главной промышленной державой мира. За последние три десятилетия XIX в. протяженность железных дорог в стране увеличилась в 7 раз, производство чугуна — в 8, добыча угля — в 10, выплавка стали — в 15 раз. Ведущая роль в экономических достижениях принадлежала корпорациям Рокфеллера, Карнеги, Форда и, конечно, железнодорожным королям, в большинстве своем типичным нуворишам.
Глубоко противоречиво социальное следствие монополизации. В ходе ее сложилась новая социально-экономическая элита, разрыв между которой и основной массой населения постоянно углублялся. Резко возросшее национальное богатство Америки (валовый национальный продукт увеличился с 1870 по 1900 г. в три раза при росте населения в 2,3 раза) распределялся крайне неравномерно. Реальные доходы промышленных рабочих, руками которых создавались новые богатства, выросли за 30 лет в 1,4 раза — цифра несоизмеримая с тысячекратным ростом состояний владельцев корпораций [507] .
507
Puth R.C. American Economic History. Chicago, 1988. P. 374.
Противоречия характеризовали политические тенденции эпохи монополизации. С одной стороны, сохранялись все демократические политические институты и конституционные нормы предшествующих периодов. К ним добавились и некоторые демократические нововведения, в первую очередь австралийская система голосования. С другой — в южных штатах с конца XIX в. были введены избирательный налог и ценз грамотности, лишившие большинство негров права голоса, одного из главных завоеваний Гражданской войны. Не менее важным в процессе развития политической власти было то, что новые богатства дали экономической элите дополнительные рычаги воздействия на властный механизм. При этом она пыталась активно как никогда непосредственно внедриться в политическую власть. Согласно новейшим данным, социально-экономическая элита постоянно наращивала уровень своего представительства в верхнем эшелоне исполнительной власти и дипломатической службы: 1861–1877 гг. — 81 %; 1877–1897 гг. — 86,8 %; 1897–1913 — 91,7 % [508] . Представители и выдвиженцы (менеджеры и юристы) корпоративного капитала абсолютно преобладали в исполнительных, законодательных и судебных органах власти в периоды правления как Республиканской, так и Демократической партии.
508
Burch P.H. Elites in American History. Vol. 2: The Civil War to the New Deal. N.Y., 1981. P. 320–321.
Роль самих партий в рассматриваемый период также резко возросла, и многие исследователи называют его периодом партийного правления. В эволюции двух главных партий выделились следующие важные тенденции: во-первых, обе партии оказались в финансовом и организационно-функциональном отношениях тесно привязаны к корпоративному капиталу, во-вторых, в их руководстве и организации практической деятельности возобладали методы, характерные для бизнеса. Последняя тенденция стала обозначаться как боссизм: партийные боссы среди и республиканцев, и демократов прибрали к своим рукам власть, сравнимую с властью промышленных и финансовых магнатов в бизнесе. Идеологические и политические различия между партиями сузились как никогда. Географически Республиканская партия доминировала в северных, а Демократическая партия — в южных штатах.
Среди трех ветвей государственной власти наибольшим весом пользовалась законодательная. А в ней на главную роль выдвинулся сенат. В рядах американской элиты сенаторы пользовались таким же престижем, как владельцы промышленных и финансовых корпораций. Последние и сами устремились в сенат, так что на рубеже XIX–XX вв. последний стал известен как “клуб миллионеров”. Наряду с финансово-промышленными магнатами в сенате выделялась группа партийных боссов (подчас они и сами были миллионерами и адвокатами крупных корпораций). Боссы-сенаторы рассматривали президента США как свою креатуру и слугу, а большинство президентов не покушались на фактическое распределение полномочий между исполнительной властью и сенатом.