Мир в XX веке: эпоха глобальных трансформаций. Книга 1
Шрифт:
Эти народы в XX в. оказывали все большее влияние на судьбы человечества — хотя бы уже потому, что их удельный вес в численности народонаселения нашей планеты очень быстро возрастал. Но характер влияния нелегко определить, поскольку эти народы — их историческое прошлое и настоящее — исследованы наукой неизмеримо меньше, чем история Западной Европы и Северной Америки.
Все это относится к Тропической и Южной Африке.
Колониальный раздел мира, произошедший в последней четверти XIX в., был прежде всего разделом Африки. Если в начале 1870-х годов колониальные владения составляли лишь несколько процентов территории Африканского материка,
Накануне Первой мировой войны в Тропической и Южной Африке суверенными государствами считались Эфиопия, сумевшая разгромить в 1896 г. итальянскую армию, посланную для ее завоевания, и Либерия, основанная афроамериканцами. Остальная территория Тропической и Южной Африки входила в состав европейских колониальных империй.
Самыми обширными и богатыми были владения Великобритании. В южной и центральной части континента: британский доминион Южно-Африканский Союз (ЮАС, ныне — Южно–Африканская Республика), Бечуаналенд (ныне — Ботсвана), Басутоленд (Лесото), Свазиленд, Южная Родезия (Зимбабве), Северная Родезия (Замбия). На востоке: Кения, Уганда, Занзибар, Британское Сомали. На северо–востоке: Англо–Египетский Судан, формально считавшийся совладением Англии и Египта. На западе: Нигерия, Сьерра–Леоне, Гамбия и Золотой Берег (ныне — Гана). В Индийском океане — о. Маврикий и Сейшельские острова.
Колониальная империя Франции по размерам не уступала Британской, но население ее колоний было в несколько раз меньше, а природные ресурсы — беднее. Большинство французских владений находилось в Западной и Экваториальной Африке и немалая часть их территории приходилась на Сахару, прилегающую к ней полупустынную область Сахель и тропические леса. Это Французская Гвинея (ныне — Гвинейская Республика), Берег Слоновой кости (Кот-д’Ивуар), Верхняя Вольта (Буркина Фасо), Дагомея (Бенин), Мавритания, Нигер, Сенегал, Французский Судан (Мали), Габон, Чад, Среднее Конго (Республика Конго), Убанги–Шари (Центрально–Африканская Республика), Французский Берег Сомали (Джибути), Мадагаскар, Коморские острова, Реюньон.
Португалия владела Анголой, Мозамбиком, Португальской Гвинеей (Гвинея–Бисау), включавшей Острова Зеленого Мыса (Республика Кабо–Верде), Сан–Томе и Принсипи.
Бельгия владела Бельгийским Конго (Демократическая Республика Конго, а в 1971-1997 гг. — Заир), Италия — Эритреей и Итальянским Сомали, Испания — Испанской Сахарой (Западная Сахара), Германия — Германской Восточной Африкой (ныне — континентальная часть Танзании), Руандой и Бурунди, Камеруном, Того и Германской Юго–Западной Африкой (Намибия).
Основными стимулами, которые привели к жаркой схватке европейских держав за Африку, считаются экономические. Действительно, надежда на эксплуатацию природных богатств и населения Африки имела первостепенное значение. Но нельзя сказать, что эти надежды сразу же оправдались. Юг континента, где обнаружились крупнейшие в мире месторождения золота и алмазов, стал давать огромные прибыли. Но во многих других регионах до получения доходов необходимы были сперва крупные вложения для разведки природных богатств, создание коммуникаций, приспособление местной экономики к нуждам метрополии, подавление протеста коренных жителей и изыскание эффективных способов, чтобы заставить их работать на колониальную систему. Все это требовало времени и отнюдь не завершилось к началу Первой мировой войны.
Не сразу оправдался и другой аргумент идеологов колониализма. Они утверждали, что приобретение колоний откроет в самих метрополиях множество рабочих мест и устранит безработицу, поскольку Африка станет емким рынком для европейской продукции и там развернется громадное строительство железных дорог, портов, промышленных предприятий. Если эти планы и осуществлялись, то
Несостоятельным оказался и довод, будто в Африку переместится избыточное население Европы. Потоки переселения оказались меньше, чем ожидалось, и в основном ограничились Югом континента, Анголой, Мозамбиком, Кенией — странами, где климат и другие природные условия подходили для европейцев. Страны Гвинейского залива, получившие название «могила белого человека», мало кого соблазнили.
Но одними лишь экономическими и социальными факторами не объяснить «схватку за Африку» и те жаркие противоречия между европейскими странами, к которым она приводила в дальнейшем. Нельзя недооценивать роль шовинистских амбиций, стремлений к имперскому величию, к поддержанию великодержавного престижа. Манипулирование патриотизмом, национальными чувствами приводило к тому, что идеи новых и новых колониальных приобретений поддерживались в европейских государствах даже теми слоями населения, которые в сущности ничего не получали от этих захватов.
«Миру белого человека», который тогда господствовал на планете, достался от прошлых веков пестрый букет представлений об Африке. Правда, отошла в прошлое идея античности: «из Африки всегда приходит что–то новое», как и мысль Руссо о «благородном дикаре». Зато широко распространилась уверенность в расовой неполноценности людей с черным цветом кожи, рожденная или усиленная веками работорговли и «схваткой за Африку».
Широко бытовало мнение, что у Тропической и Южной Африки нет истории, что эти общества статичны, абсолютно неспособны к развитию, если нет вмешательства извне. О крупных каменных сооружениях Зимбабве, возведенных в доколониальные времена, английский путешественник Теодор Бент писал: «всем прекрасно известно, что негры из–за характера своего мышления никогда не могли бы совершить столь сложную работу».
История государственных образований доколониального периода не привлекала внимания европейцев. Само появление этих государств обычно объясняли тем, что в давние времена из Азии в Африку пришли скотоводы–хамиты и навязали свою культуру аборигенам — пассивным земледельческим народам. В фундаментальном труде немецких историков, многотомной «Истории человечества», переведенной на русский язык перед Первой мировой войной, говорилось: «Громадная и неуклюжая по своему виду, с негостеприимными берегами, выжженными большею частью лучами тропического солнца, Африка… угрюма и загадочна, как сфинкс в египетской пустыне. И какова земля, таков и народ. Едва известный подвижным расам Азии и Европы в течение тысячелетий, своим цветом кожи уже как бы отверженный от ряда благородных народов, прожил он, замкнувшись, неисчислимые годы, не выходя из естественных границ своей территории для дружеского сношения или неприятельского нападения… Если мы можем сравнить историю рас Европы с деятельностью в ясный солнечный день, то история Африки только тяжелый ночной сон; спящего он успокаивает или тревожит, так что он с беспокойством поворачивается на своем ложе; но другие его не знают, а проснувшийся скоро забывает о нем».
С предрассудками соседствовала романтизация Африки. В обыденном сознании европейцев Африка долго оставалась таинственной и загадочной — фантастическая природа, непроходимые дебри, невиданные звери, необозримые алмазные россыпи, неисчерпаемые богатства золотом.
Восхищение вызывали прежде всего природа и животный мир. Но все же была и идеализация африканцев и их жизни, по сравнению с которой, как писал В. И. Немирович–Данченко, «вся эта Европа, суетливая, жалкая в гоньбе за наживой, жадная и подлая в хищничестве и завоевании, лицемерная в рабстве и насилии, — сон и только сон».