Мир всем вам
Шрифт:
Потеряв дисциплину, забыв всякий строй, тянется наша колонна. Где-то позади катятся БТРы, за ними едва плетутся грузовики. Хорошо, что отсюда не видно ни тех, ни других, — не так обидно тащиться по глине пешком. Мы с надеждой взираем на лес. Скоро начнутся дома, и будет повод оставить дорогу.
Что ищем мы на этой зачистке, не видит и бог. Вчера была точь в точь такая же, да только в другом районе. А перед ней еще одна, а перед одной еще тысяча… И так целую жизнь… Мы устали… Когда кончатся эти дни?..
Впереди маячат дома…
Группы расходятся по лесу, встают у руин, возвращаются на дорогу, вновь дробятся на части, опять поднимаются в лес. Некуда спешить. Сегодня не будет боя, и никому не пригодится оружие. Из-за того дерева не выйдет на тебя бородатый, а на этой поляне не отсекут твою голову. Ты опоздал на это место вчера, когда по шеям ходили ножи, и явился только сегодня, когда упала в цене голова. А еще ты явишься завтра, когда станут сказкой вчерашние зверства. И еще послезавтра, и на следующий год… Ты вряд ли уйдешь отсюда. У тебя впереди целая жизнь, имя которой — 56-й участок города Грозного.
Помнишь, друг?.. Осторожное, несмелое утро на южной окраине Грозного… Разбитые корпуса, над старым камнем которых плывут на север дымящиеся суда облаков; громадные, что не выстроить на земле, невесомые, что не падают с неба… Заброшенные дороги и тропы, где давно позабылись людские шаги. Где никто не шумит, кроме соленых зимних дождей. А погорелый дремучий лес с легендами давнего средневековья!.. Не по нему ли блудил выдумщик Данте, ушедший живым на тот свет? Не в нём ли грабил романтик Робин, задолжавший Скотту за славу?.. Не нам ли пели в нём соловьи, а остались одни вороны…
Помнишь, товарищ, эту странную сказку? Райские кущи 56-го участка: розовый аромат ружейного масла и неземной вокал девственной тишины. И мы не ангелы — боги в этих садах!
Слышишь, парень!!! Мы были самыми счастливыми смертными! Мы почти дотянулись с тобой до небес!
Райские кущи 56-го участка… Сидя на пне, курят два офицера:
— …"Зачем кричал?", — его спрашиваю. А он: "Со страху. И стрелял со страху". Так и попал ведь… Прямо в лицо очередь дал. А боевик тот, что нас на мушке держал, от крика его промазал…
— Так, кто на кого налетел?
— Да мы на него. Шли, по сторонам не глядели. Солдат бы не испугался — обоим хана.
— Награду
— Посмертно. Погиб он на следующий день. Хороший парень был, хоть и боялся порой…
— Жизнь тебе спас, — скупо замечает старлей.
— Да, не спас, а просто продлил, — устало находит майор.
Утек в небо табачный дым… Если бы просидеть у этого пня до нового лета… Чтобы сбросить, ни черта не греющую одежду, чтобы завтра не ползти в Черноречье, Войково и Мичурина, не чистить 20-й и 35-й участки, чтобы хоть однажды просушить сапоги… Но надо идти.
У какого-то корпуса вертится худая злобная псина. Она то и дело подскакивает к ногам и норовит схватить мокрой слюнявой пастью. На стук в окно выходит сиро одетый хозяин, прикрикивает на собаку, но ничего не может поделать.
— Взбесилась она, — показывает он пальцем на затаившуюся за нами больную.
Мы зашли в этот двор с омоновцем, и сейчас по очереди пинками отгоняем животное.
— Прогнал бы. Покусает кого, — даем мы дурацкий совет.
— Уже прогонял. Но далеко не уходит. Приручена…
Собака то сядет, то кинется снова. Костлявая, страшная, с водянистыми красными глазами, с хриплым визгливым лаем. Грязная и заразная. Ее не водили к ветеринару, но мы тоже врачи.
— Хлеба дашь? — напрямую я спрашиваю чеченца.
Тот молча глядит на собаку. Невозмутимым, задумчивым взглядом. Он уже смирился с потерей.
— Сейчас вынесу, — говорит он.
— Паспорт свой захвати, — напоминаем мы вслед.
Бросая на землю куски, я неторопливо отступаю от дома. Псина обнюхивает хлебные корки, хватает их в зубы и тут же выплевывает. Но не бежит в сторону и не отстает ни на шаг.
— Сам стрелять будешь? — спрашивает омоновец, кивая на жертву.
Я снимаю предохранитель и бросаю вперед остатки приманки.
— Да. Я пса своего застрелил. С ума он сошел от разлуки… — неожиданно вспоминаю я школьное прошлое. — Помню его до сих пор. Собак больше не было у меня…
Собака не бежит к месту, где валяется хлеб, а, уставившись на меня, злобно показывает клыки. Я стреляю ее прямо на середине тропы. Неудачно, мимо головы, куда-то в грудину. Она валится набок, молча елозит в окровавленных листьях и долбит о землю хвостом. Вторым выстрелом я пробиваю ей голову, и ногой толкаю с тропы.
— Хозяин, если что, приберет, — только сейчас поворачивается омоновец.
Вдвоем мы спускаемся на дорогу, где в полном безмолвии встречает нас группа.
— Собака бродячая кинулась… — без объяснений даем мы расклад.
"Предупреждать надо!" — хочет сказать командир, но понимает нелепость фразы.
— …Давайте, двигайте! — машет он на дорогу. — Снайпера хреновы… — для порядка прибавляя к словам.
Проползла под ногами, миновала, как молодость, длинная эта дорога. Кончились все развалины и редкие жилые дома. Никто не убит, не пропал без вести, не наскреб на медаль.