Мираж
Шрифт:
Старослужащие осуждающе молчали. Некоторые из них осторожно поддержали: известно, мол, не в строю.
Комитет шумел, и Кутепов не мог быстро найти правильное решение. Помогли офицеры — наверное, сговорились ещё до его прихода — от их имени выступил командир первой роты.
— Мы — офицеры, члены полкового Комитета, требуем снять вопрос с обсуждения. Если с нами не согласятся, то мы выходим из комитета. Все офицеры полностью поддерживают нашего командира полка.
Заботин сел, бормоча, что он ни при чём, что ему поручили, что как решит Комитет, так и правильно...
Поднялся ротный писарь
— Я член партии социалистов-революциоиеров, — говорил Боговой. — Наш лозунг: «В борьбе обретёшь ты право своё». Но мы боремся за великую свободную Россию, за землю для крестьян, а не против офицеров, умеющих воевать за Россию. Пусть полковник Кутепов не наш, но такие командиры нам нужны. Он честный и правдивый человек. Чего бы он там ни делал в Питере, он делал по своей совести, по своей присяге, выполнял приказы своего начальства. Мы, старые солдаты, знаем Александра Павловича. С ним и бою не пропадёшь.
На этот раз даже возникла надежда на лучшее: может быть, Россия одумается? Не один же писарь Боговой хочет жить в великой стране. А с Заботиным...
После заседания Комитета полковник вызвал адъютанта.
— Ну что, Фёдора Ивановна?
Если полковник вспоминал свою странную поговорку, значит, он в хорошем настроении.
— Ну что, Фёдора Ивановна? Развели бунтовщиков? Знаете, что Деникина [8] назначают начальником штаба Верховного? Там наводят порядок. А у нас — Заботин. Разберитесь с ним. И вообще, что делается в седьмой роте.
8
Деникин Антон Иванович (1872—1947) — генерал-лейтенант. После Февраля 1917 г. — начальник штаба Верховного главнокомандующего, командующий войсками Западного и Юго-Западного фронтов. Участник Корниловского мятежа. В 1918 г. возглавил Добровольческую армию, затем стал Главнокомандующим Вооружёнными силами Юга России (ВСЮР) и заместителем Верховного правителя России Колчака. В 1919 г. руководил походом на Москву, после разгрома армии и эвакуации в Крым сдал командование и эмигрировал. Умер в США.
Командира роты адъютант не нашёл — тот уехал в город. Удалось разыскать ротного офицера поручика Дымникова. В такой предвечерний час, когда солнце ещё играет в закрасневшихся окнах, а с востока наступает густая грозная туча, создавая томительно тревожный контраст, Лео, конечно, сидел в корчме. Одно время в этом широком доме с большим залом Кутепов разместил офицерское собрание, теперь полковой комитет упразднил собрание в связи с революцией, установившей солдатское равноправие, однако солдаты пока ещё не решались сюда ходить.
Дымников беседовал с незнакомым адъютанту армейским штабс-капитаном, таким же молодым, как сам Лео. За другими столиками расположились ещё несколько офицеров. Поручик любезно пригласил Малевского-Малевича, познакомил с приятелем. Тот оказался из армейского Ольгинского полка, стоявшего неподалёку: Игорь Павлович Меженин. Говорили они, как ни странно, не о женщинах, не о плохом начальстве, не о революции, а о литературе. Толстой,
— Хорошие стихи, но слишком дамские, — сказал Дымников.
— А бимбер сегодня как? — спросил адъютант.
— Обычный свекольничек. Большая рюмка — полтинник.
— За чайничек брали полтинник, а рюмка в два раза меньше, — удивился адъютант.
— Так теперь по случаю революции отменили царский запрет и не прячут в чайниках.
— Вот вам, Лео, повод ещё раз Марысю подозвать, — сказал Меженин.
— Новая?
— Да, — подтвердил Дымников с печальным вздохом.
Он сделал знак, и из-за занавески вышла светлолицая, голубоглазая, с лицом царевны девушка: белый фартучек в цветочках казался царским одеянием, а белоснежная наколочка на пышных рыжевато-каштановых волосах — короной. Девушка наклонилась к офицерам, обдав ароматом чистого женского тела, слегка сдобренного духами.
— Марыся, мы с тобой поговорим сегодня? — спросил Дымников с непривычной для него жалобной ноткой в голосе.
— Зовите меня Машей, пан офицер. Я совсем русская.
— Маша, я подожду тебя.
— Не знаю, пан офицер. Вечер — много робиць надо, — сказала она, а сама не отрывала от поручика взгляда. Глаза — зеленоватые, кошачьи.
От неё исходил не только аромат, но и особенный бело-розовый свет.
— Я вас понимаю, Лео, — сказал адъютант, когда Марыся направилась к буфету, виляя крепкими бёдрами, обтянутыми тёмной юбкой.
— Просто заболел, — признался Леонтий. — Я вообще болею, если долго нет женщины, а когда эта появилась, ни на какую другую смотреть не могу, а она ломается, цену набивает.
— Откуда она?
— Из Варшавы. Говорит, немцев боится, а русских любит.
Марыся принесла самогон в рюмках, солёные огурцы, колбасу и попросила у офицеров «запалки» — спички. Зажигала керосиновые люстры, встав невысокую табуретку, вытягиваясь, высоко открывая нежно-выпуклые мягкие ножки в белых чулочках и секретные кружева, колышущиеся под юбкой.
— М-да, — вздохнул адъютант.
— Кто не спал с полячкой, тот не знает, что такое любовь,— сказал Меженин.
А ты, Игорь, спал? — спросил Дымников.
— Я недавно, в отпуске, женился на очень хорошей девушке.
— Конечно, на тургеневской? — съязвил поручик.
— Я, Лео, не буду отрекаться — она тургеневская. Сестра милосердия в Лефортовском госпитале и учится на врача. Мечтает стать хирургом. Хочет служить народу.
— И, конечно, за революцию?
— Естественно.
При Меженине не следовало говорить о произошедшем на Комитете. Сидеть до конца, пока Лео дождётся свою пассию, не хотелось, и адъютант предложил прогуляться. Весенняя прохладная тишина, почти полная луна, которая подсвечивала побелённые стены, поблескивала на железных крышах, девичий смех, раздававшийся невдалеке, встретили офицеров за дверями корчмы. Меженин сразу откланялся, Дымников заявил, что будет ждать здесь.