Миражи
Шрифт:
Наступила среда – канун первого показа. Франческа проснулась очень рано и, сидя в постели, просматривала последние присланные фабрикой образцы ткани. Их прислали только вчера вечером. Впервые за несколько недель она выкроила часок, чтобы одной, без чужих глаз, проверить цвета и рисунки, убедиться, что все соблюдено абсолютно точно. Ей хотелось заодно насладиться мгновениями покоя и одиночества.
Франческе было слышно, как ходит внизу Джон, готовясь к встрече с банкиром студии. Судя по его шагам, он нервничал. На какую-то долю минуты она призадумалась,
– Джон! – позвала она. – Ты в порядке? Хочешь, я сварю тебе кофе и приготовлю что-нибудь?
Он улыбнулся ей в ответ, глядя снизу вверх.
– Да нет, занимайся своими делами.
Он не хотел преждевременно сеять панику. Надо сперва увидеться с банкиром. В конце концов, это его проблема, ведь ему поручено управление делами студии.
– Я сейчас поеду в студию, надо взять кое-какие документы. Увидимся позже.
Она кивнула, запахивая на груди халат. Было холодно. Ударили морозы, маленький домик промерзал.
– Пока! – крикнула она и вернулась в спальню, чтобы одеться. Постель, к сожалению, уже выстыла, и ложиться в нее не тянуло.
Теперь надо было подумать, что надеть. Франческа перепробовала несколько вариантов, прежде чем остановилась на том, который ее устроил. Она надела короткую клетчатую юбку яркой сине-зелено-черной расцветки, черные колготки и шелковую блузку от Дэвида Йейтса. Сверху она надела джемпер с высоким воротом и узкой проймой, который подчеркивал ее стройность. Потом примерила туфли на высоком каблуке, тоже черные, но побоялась, что станет чересчур высокой, и выбрала пару замшевых лодочек с узким носом и золотыми пряжками – новейшую модель, только что присланную Фризом.
Туалет довершили золотые серьги, завязанная наподобие чалмы сине-зеленая шелковая лента – ее собственное создание, – и можно было идти. Она посмотрела в зеркало на свое лицо, только что вымытое простой водой, и слегка припудрила щеки. Выходя из комнаты, она подумала, что скажет, увидев ее сегодня утром, Дейв.
В последние две недели, каждый раз, собираясь на работу, она думала об этом, глядя на себя в зеркало. Дейв помог ей обратить внимание на самое себя. Она постоянно чувствовала на себе его взгляд, и это ее одновременно и сердило, и возбуждало, наполняло ее тело ощущением своей власти. Они никогда не говорили о том злополучном вечере в мастерской, но оба помнили о нем. Физическое тяготение друг к другу не покидало их, и это воспламеняло их жар в совместной работе.
Выйдя из дома в обычный час, она перекинула через плечо сумку и направилась к Осборн-роуд, остановившись на минутку, чтобы купить в киоске газету. Она выбрала «Мейл», сунула ее под мышку, расплатилась и продолжила путь к станции метро. На платформе, ожидая поезда, она развернула газету, и в глаза ей бросилась фотография на первой полосе. Гримаса боли исказила ее лицо. Она закрыла глаза, забыв обо всем на свете. Только боль наполняла ее сейчас.
– Что с тобой, детка?
Кто-то прикоснулся к ее локтю.
– Ничего, спасибо.
Она открыла глаза, увидев перед собой пожилую даму. Франческа
– Что-то вы сильно побледнели. Может, присядете?
– Нет, со мной все в порядке, не беспокойтесь.
Мысли ее путались.
– Ладно, детка. Смотри сама.
Старушка отошла, и Франческа, поняв, что была не слишком вежлива, крикнула ей вслед:
– Спасибо за внимание!
Старушка послала ей улыбку.
Франческа нагнулась за газетой, которая в тот первый страшный момент выпала у нее из рук. Снова та же фотография. Снова та же боль в сердце.
С первой полосы на нее смотрел Патрик Девлин, с улыбкой приветственно машущий толпе. Заголовок гласил: ТОРИ КООПТИРУЮТ НОВОГО ЛИДЕРА.
Она смотрела в газету. Память о нем была столь сильна, что хватило какой-то фотографии, простой черно-белой фотографии не очень хорошего качества, и она живо ощутила прикосновение его губ к своей коже, тепло его улыбки, услышала его смех, заразительный, как у мальчишки. Она вспомнила все. Как он спит, как подбрасывает в воздух Софи, как обнимает обеих племянниц, улыбаясь от нахлынувшего счастья. Она запомнила каждую его черточку, и все это осталось в ее сердце, вся ее любовь и вся боль. И вот в эту минуту потаенное нахлынуло на нее и нанесло такой удар, который она едва смогла выдержать.
Она как слепая добрела до скамейки и села, зажав в руках газету. Поезд пришел и ушел, а она даже не слышала его. В голове звучали только отголоски прошлого. Какая же я глупая, говорила она самой себе. Все прошло, прошло навсегда. Но подумать только, будто не было этих последних недель, которые так преобразили ее, будто не повзрослела она и не проявила себя как зрелый и самостоятельный человек – все пошло прахом, и вот она сидит и ревет, как последняя дурочка. Мне ведь надо ненавидеть его, твердила она себе, но твердила напрасно.
«А ну-ка, соберись!» – вдруг скомандовала она себе и улыбнулась сквозь слезы. Это было любимое выражение Джона. Воспоминание о Джоне сразу облегчило ее страдания.
Подымаясь со скамейки, она набрала в грудь побольше воздуха и тряхнула головой, чтобы сбросить с себя наваждение. Это просто от неожиданности, уговаривала она себя, пытаясь подавить тяжелые чувства. Это всего лишь воспоминания, ничего больше.
Она сложила газету и швырнула ее в ближайшую урну. Собрав все свое мужество, она подняла голову и сказала себе: я сама себе хозяйка, я не позволю Патрику Девлину разрушить мою жизнь!
Приближающийся поезд принес с собой из туннеля порыв холодного ветра, который охладил ее щеки и протрезвил, заставив отбросить прочь наваждение из прошлого. Через несколько секунд она вошла в вагон, села и уставилась на свое отражение в оконном стекле. Она глубоко вздохнула, чтобы окончательно прийти в себя и вернуть самообладание.
Я изменилась, говорила она себе, я стала совсем взрослой. Я сама хозяйка своей судьбы, люблю, кого хочу, делаю, что пожелаю. Вот и Джон говорил: обстоятельства, которые тебя на устраивают, надо менять. И ничто не помешает мне это делать. Ничто, повторяла она своему отражению в стекле, вкладывая в это слово всю хранившуюся на дне души горечь.