Мириад островов. Рождение героя
Шрифт:
— Уж это без проблем. Давай располагайся.
Когда шарила глазами по верхам, подумала — не слишком ли сухо это прозвучало.
Оглянулась. Монах лёг на живот, уперся ногами в стенку и как-то странно напружил тело — только что не вздыбился. И снова руки под грудью — косым крестом.
— Ты что — неужели боишься?
Нагнулась, провела рукой от шеи до лопаток. Круглая метка еле заметна, но под ней будто перекатывается жилистая горошина. Зачем-то сказала:
— Откуда? Не моё.
— Это Эрмин, — неохотно
— И не хотел хвастать, да получилось, верно? — заметила Галина.
«Только не жалеть — такого он не выносил отроду».
— Вот и ты меня упрекал в похожем, — продолжила она. — В смысле, что опасаюсь нанести вред своим неумением. Тоже теперь выучилась. Тебе как пар нагнать — приставучей берёзой или стойким дубом?
Барбе рассмеялся.
— Чем сподручнее выйдет.
Но тут она сообразила, что Рауд явно оставил готовые экземпляры в горниле адовом.
— Погоди.
Вынырнула, нырнула, пошарила в раскалённой тьме — окошко было задвинуто. Нащупала и вытащила из кадки аж три орудия, почти вслепую плеснула водой на каменку. Вынырнула в то, что показалось ласковой прохладой.
— Вот тебе. Берёзовые с крапивным стеблем, дубовые с вербой пасхальной и на закуску из колючего кедра. Как для себя постарался. Знаешь, он хлещется прямо по-чёрному, твой здешний братец.
— Пробуй всё подряд, — сердечный друг, наконец, распрямил плечи, вытянул руки по швам.
Натянула полотняные перчатки — руки не слишком трудить. Сначала, как водится, огладила спину. Потом провела вдвое выросшими руками по бокам. Резкими движениями, не касаясь кожи, погнала к коже горячий воздух.
И увлеклась.
Прервалась только для того, чтобы пошире открыть оконце между каморами и сменить дуб на берёзу, а потом — чтобы смахнуть влагу с его спины изрядно умягчённой хвоей.
Барбе лишь урчал довольно, розовея всем телом и купаясь в сладком поту.
— Надо же — не думал, что будет так хорошо, — резюмировал, по команде поворачиваясь на спину. Волосы наполовину распустились, повисли плакучей ивой. Небольшой шрам на левой стороне груди стал виден во всей красе: треугольный, вдавленный, в обрамлении беловатых рубцов. Жуткий: немного выше сердца.
Оленя ранили стрелой.
Святой Себастьян работы Джованни Франческо Барбьери, по прозвищу Гверчино, с одной-единственной раной над левым соском и единственной каплей густой крови из неё.
И горестно поникшим членом.
— По-моему, тебе вредно благодушествовать, — рассудила Галина по внешности хладнокровно и сжимаясь внутри от
Бросила отработанный материал и рукавицы наземь, поискала глазами по сторонам.
Рауди неряха, уж какое ни на то полотенчико да оставит после себя нестираным. Ага, вот.
— Раз уж мы взялись играть. Сейчас я оботрусь вот этим лоскутом, смешаю свой трудовой пот с запахом другого твоего брата. Завяжу им тебе глаза. Но до того — смотри.
Сняла с той же притолоки нечто, как две капли воды похожее на липовое мочало. Скрученное и связанное так, как в Рутене продавали на сельских базарах — с одного конца косица, с другого махры. Из лыка мочало — любви начало.
«Не то, что ты, может быть, сначала подумал».
— Даже пощупать можешь. Ничего плохого, вообще-то. Кожа тонкая, мягкая.
— У кого — у меня?
— Ты-то причём? Монашья шкура выделана как на коракле из твоей старой баллады.
Расправила плеть, длинно провела по выпуклостям левой руки. Тоже наработка нашего с Орри муженька, однако.
— Можно, я только зажмурюсь?
— Нет. Ухватись руками за края лавки и ни о чём лишнем не думай — знай рисуй себе прельстительные картинки в голове.
Намотала тряпицу пошире, чтобы и в нос ему пряным духом отдавало. Заодно и локоны прихватила.
— Не гуляй этим вокруг дырки, ладно? — смутно пробормотал Барбе. — Там только и ковырялись всяким острым железом, пока я выздоравливал. Абсцессы, субсцессы, пневмотораксы…
Галина не ответила: голос не слишком похож на альт, не говоря о сладостном баритоне. Вмиг разрушит впечатление. Молча опустила кисть, перетянула под сосками. Он вздрогнул, как от ножа.
Прошла чуть ниже. Нет, рано. Как-то не так он боится.
Толкнула в плечо — повернись обратно. Подтянула кверху за бёдра, чтобы стал на колени.
«Единственное поле, на коем генерал подчиняется солдату».
Хвосты гуляли сами по себе, по наитию выделывали такое, что и представить было совестно.
— Не больно ничуть, — тихонько приговаривал тем временем пациент. — Щекотно.
С досады подхватила болтающийся в стороне конец повязки, ткнула ему в рот: не дразнись. Прижмёт как следует — авось ухитришься, выплюнешь.
Перебрала рукоять в другую руку. И снова.
Но тут он сам неловко повернулся и упал на спину, хватаясь рукой за сердце. Тряпка сползла уже вся, тёмные с проседью волосы наполовину закрыли лицо.
— Барб, дурень старый.
— Шут, — Галина даже не поняла сразу, что это он так ей возразил. — Королевский шут.
— Ты о чём?
— Так я тогда Кьяру сказал, — видимо, во рту что-то помялось, и речь давалась ему с некоторым трудом. — Долг шута — заменить собой короля. И больше нет тайн. Нет мучений. И ничего не страшно. Понимаешь?