Мировая революция. Воспоминания
Шрифт:
Я бывал часто с Супилой, помогавшим мне некогда против Эренталя; вообще, мои прежние выступления за югославян (за Боснию и Герцеговину в 1891–1893 гг.; процесс загребский и Фридъюнга; борьба с Эренталем и процесс в Белграде) давали мне особое положение среди всех югославян. Супило был в России уже в 1916 г. и вернулся оттуда в весьма повышенном настроении из-за того, что Россия согласилась с Лондонским договором; подробнее об этом расскажу в главе о России, сейчас я вспоминаю лишь наши лондонские встречи. Наши отношения начались в Женеве. Очень скоро Супило разошелся не только с русскими и сербами, но и с Югославянским комитетом; много труда стоило мне примирение – за день до моего отъезда в Россию он обещал мне, что помирится. Я не предчувствовал, что мы тогда
Чешская колония в Лондоне и в Англии вообще была невелика; несколько личных споров было разрешено уже во время моего первого пребывания в Лондоне. Я встречался обыкновенно с соотечественниками у Сикоры (в ресторане); у него и у Франтишка Копецкого при защите интересов наших соотечественников было много возни с английскими учреждениями; Копецкий, кроме того, посвятил себя агитации за поступление в английскую армию, сам он подал этому первый пример. В июне (1916) приехал из Америки молодой юрист Штефан Осусский; через некоторое время он отправился во Францию к д-ру Бенешу; он скоро выучился по-французски и стал полезным работником в нашем движении.
16 августа в Чехии умер Гурбан-Ваянский; я часто о нем вспоминал – падение России должно было ужасно действовать на него, ибо Россия была для него единственной звездой и надеждой. Только позднее узнал я, как он мучился и какие надежды возлагал на мою заграничную деятельность. Ваянский прострадал наше некритическое русофильство, его жизненное разочарование было как бы жертвой за нас всех – подобного же разочарования дождался бы и целый народ, если бы мы пошли его путем…
Из своей уже более личной жизни вспоминаю новое заражение крови! Доктора в Лондоне не могли объяснить мне этого факта. В неприятном инциденте была та хорошая сторона, что мне нашли сиделку, родом из Уэльса; таким образом, я имел возможность услышать многое из уэльской народной жизни. Моя сиделка знала также Ллойд Джорджа, который посещал уэльскую церковь и даже иногда в ней говорил. По совету докторов я поехал на некоторое время к морю в Борнемут; здесь мне сделали операцию, хирург уверял, что отравление произошло от белья. Было возможно предположение, что таким образом на меня покушались мои австрийские враги. Что они за мной следили, у меня были доказательства еще в Женеве, а позднее и в Лондоне. На всякий случай я всюду посещал тиры и упражнялся в стрельбе из револьвера; по всей вероятности, я бы это делал и без того, – я всегда охотно стрелял в цель и радовался, когда точно попадал. Для моей безопасности было довольно того, что мои шпионы видели, как я готовлюсь.
Хочу еще указать на то, что в мою квартиру забрались воры; по всем признакам это были агенты, которые хотели познакомиться с моим архивом. Благодаря счастливой случайности им помешали; на будущее время я по совету полиции ко всем входам в дом приделал электрические звонки.
В Лондоне, как и всюду, я посещал кинематограф из-за военных фильмов; в них показывали войну и все отрасли военной техники начиная с самых подготовительных работ на заводах и верфях и кончая окопами; французы давали более политические пьесы. Французское и английское общество наслаждалось сентиментальностями, но английские и американские фильмы не были такими грустными, как французские.
В Лондоне, позднее в Америке я наблюдал при появлении на экране политических и военных особ, что более всего приветствовали бельгийского короля, больше, чем Жофра и Фоша. В Англии и в Америке народ шел воевать из-за Бельгии.
Наблюдая эти фильмы, я осознал, что в английской новейшей литературе есть значительная доля кинематографизма: у Гарди, Мередита и др. – пристрастие к загадкам и детективным сложностям; немцы, а подобно им и мы, наученные и испорченные русскими, анализируем и копаемся в душе, разыскивая, где и что в ней есть таинственного и болезненного; англичанин и американец все еще много наивнее, их занимает ребус более механический. Но и они уже основательно подпорчены современными теориями, проблемами и сверхпроблемами, а в некоторых случаях даже смешной психологией
В кинематографе легко было смотреть на окопы и окопную войну, – но у Вердена целыми месяцами, с конца февраля 1916 и весь 1916 год, велась ужасная, кровавая война. Немцы не добились победы, и это характеризовало военное положение и означало, что будут дальнейшие затяжные и кровавые бои (на Соме). Если в 1915 г. восточный фронт стал для развития общего положения важным в стратегическом отношении, то в 1916 г. вся тяжесть пала снова на французский фронт; в России немцы осуществляли свой пангерманский план – в начале 1917 г. они заняли Митаву. Главой германской армии в августе 1917 г. был поставлен Гинденбург и Людендорф; в командном составе французской армии в этом году также произошли важные перемены: в декабре был назначен Нивелль генералиссимусом вместо Жофра, вознагражденного титулом маршала. Фош же стал начальником Генерального штаба.
Начиная с апреля 1917 г. генерал Нивелль пытался прорвать немецкий фронт, но тщетно, человеческие потери были слишком велики. Немцы (в марте 1917 г.) сократили фронт (Sieg-friedstellung) и с 1 февраля начали беспощадную подводную войну.
С 1916 года начали приходить на фронт прекрасные английские войска, и, несмотря на то что вначале они оставались в Бельгии и на севере, все же их приход чувствовался по всему французскому фронту. В 1916 г. стало ясно, что у союзников перевес и снарядов, и вообще боевых припасов; немецкая армия начала становиться нервной и терять веру.
Я наблюдал, как возрастала английская армия, я видел наборы, жизнь в казармах и лагерях – я сердечно любил этих «томми». Через Лондон проезжали также канадцы; меня занимали канадские французы и их язык, а потому я их и разыскивал.
Континентальному наблюдателю должно было бросаться в глаза, насколько лучше было все устроено в английских войсках; американцы в этом отношении превзошли даже и англичан. Вообще, за американцами и англичанами должно быть признано одно доброе свойство, и притом свойство весьма важное: постоянство и стойкость. М-р Стид всегда нас и друзей Англии утешал: англичанин тяжело раскачивается, но потом уже в таком состоянии и остается; то, что написала м-сс Гемфри Уорд об английских усилиях в деле войны, совершенно правильно.
Неожиданную смерть Китченера многие восприняли как неблагоприятное предзнаменование; однако отступление от Дарданелл (18 января 1916 г.) и поражение у Кут-эль-Амара в Месопотамии (28 апреля) произошли до его смерти (5 июня). Гибель крейсера «Hampshire» произошла от мины, а не от подводной лодки, так как отъезд маршала держался в полнейшем секрете; тем не менее высказывались опасения, что секрет был как-то выдан и что Китченер стал жертвой подводной лодки. В нашем кружке думали, что если действительно выдали тайну, то выдали ее в Петербурге, ибо Китченер ехал туда по приглашению царя для разработки русского стратегического плана против австрийцев. О дарданелльском эпизоде в Лондоне очень оживленно спорили; весьма возможно, что была сделана ошибка, но отважная попытка действовала возбуждающе. Морская битва у Ютландии (31 мая – 1 июня 1916 г.) в Лондоне наперед считалась проигранной англичанами; только при дальнейшем расследовании вопрос был выяснен. Одно несомненно, что после этого поражения немецкий флот более не решался на морское наступление.
В Месопотамии англичане возместили свои прежние поражения взятием Багдада – для меня это была весьма приятная брешь в пангерманском: Берлин – Багдад. Был взят также и Иерусалим. На Балканах генерал Саррайль вел со стороны Салоник весьма успешное наступление; благодаря этому могли быть применены остатки сербского войска, что с политической точки зрения было весьма важно для Сербии.
Итальянцы потерпели поражение в Тироле, но наступали на Изонцо и взяли Горицу: нужно отметить, что Италия (в конце августа 1916 г.) объявила войну Германии.