Мировой порядок

Киссинджер Генри

В конце войны Соединенные Штаты Америки, как единственная крупная страна, вышедшая из конфликта без особых потерь, производили около 60 процентов мирового ВНП. Тем самым открывалась возможность определять: лидерство – по практическому прогрессу, ориентиром для которого служат достижения Америки внутри страны; союзы – через вильсонианские концепции коллективной безопасности; управление – посредством программ восстановления экономики и демократических реформ. Холодная война была начата США как оборонительная мера для защиты тех стран, которые имели общие с Америкой взгляды на мировой порядок. Считалось, что их противник, Советский Союз, будто бы «отбился» от международного сообщества, в которое он в конце концов вернется.

Америку, следовавшую такому видению, поджидали столкновения с иными историческими взглядами на мировой порядок. С окончанием эпохи колониализма на международной арене стали появляться страны с различным историческим опытом, с другими культурами. Природа коммунизма усложнилась,

а его влияние стало неоднозначным. Значительные трудности приводили к власти правительства и порождали доктрины, отвергавшие американские концепции внутриполитического и международного мироустройства. Как ни велики были американские возможности, очевидной становилась их ограниченность. Настоятельно требовалось определить приоритеты.

Столкновение Америки с этими реалиями подняло новый вопрос, который перед США до той поры не вставал: является ли американская внешняя политика историей с началом и финалом, когда возможны окончательные победы? Или же она представляет собой процесс, обусловленный необходимостью отвечать на постоянно возникающие вызовы и справляться с ними? Есть ли у внешней политики цель или же это процесс, не имеющий завершения?

Отвечая на эти вопросы, Америке пришлось проходить через болезненные и неприятные споры и преодолевать внутренние расколы, связанные с определением сущности своей роли в мире. Все это было оборотной стороной исторического идеализма. Очерчивая рамки вопроса о мировой роли Америки в качестве проверки нравственного совершенства, она подвергала себя за свои неудачи суровой критике – что порой оказывало сильнейшее воздействие. Упования на финальную кульминацию прилагаемых усилий – безопасный, демократический, основанный на правилах мир, какой предсказывал Вильсон, – зачастую плохо соотносились с ожиданиями внешней политики как постоянного стремления к возможным, обусловленным конкретными обстоятельствами целям. Учитывая то, что почти каждый президент настойчиво заявлял, что Америка исходит из универсальных принципов, в то время как все прочие страны преследуют лишь национальные интересы, Соединенные Штаты рисковали испытать такие крайности, как перенапряжение и разочарование провалом.

После окончания Второй мировой войны, в процессе поисков своего видения мирового порядка, Америка начала пять войн, преследуя громадные цели, первоначально принятые почти единодушно общественностью, однако затем общество резко расходилось во взглядах – причем нередко балансируя на грани насилия. В случае трех таких войн поддержка истеблишмента внезапно сменялась готовностью согласиться с программой фактически безоговорочного одностороннего отступления. Трижды за срок жизни двух поколений Соединенные Штаты, «меняя коней на переправе», выходили из войн в самый разгар боевых действий, охарактеризовав их как не отвечающие преобразованиям, либо неправильно спланированными или недостаточно обоснованными: в случае Вьетнама это произошло в результате решений конгресса, в случаях Ирака и Афганистана – по указанию президента.

Победа в холодной войне сопровождалась изначально свойственной Америке двойственностью. Соединенные Штаты старались обрести свой дух в моральной ценности прилагаемых усилий, для которой с трудом отыщутся исторические параллели. Но либо поставленные Америкой цели были невыполнимы, либо Америка не следовала стратегической линии, совместимой с достижением таких целей. Критики станут приписывать эти неудачи недостаткам, моральным и интеллектуальным, лидеров Америки. Историки, вероятно, придут к выводу, что они проистекают из невозможности разрешить неоднозначность, связанную с соотношением силы и дипломатии, реализма и идеализма, власти и легитимности, – той самой двойственности, которая пронизывает все общество.

Начало холодной войны

Ничто в политической карьере Гарри С. Трумэна не предполагало, что однажды он станет президентом, а тем более что он встанет у истоков создания структуры международного порядка, которая сумеет выдержать всю холодную войну и поможет ее завершить. Однако именно ему, этому образчику типичного американца, «простому человеку», суждено было превратиться в одного из самых плодотворных президентов США.

Никто из президентов не сталкивался с более сложной задачей. Война завершилась, а ни одна из победивших в ней держав не предприняла никакой попытки переформатировать мировой прядок, как было в случае вестфальских договоренностей 1648 года или Венского конгресса 1815 года. Таким образом, первой задачей Трумэна стало придание конкретной формы идее Рузвельта о реалистичном международном институте под названием Организация Объединенных Наций (ООН). В уставе ООН, подписанном в Сан-Франциско в 1945 году, оказались слиты вместе два способа принятия решений на международном уровне. Генеральная Ассамблея должна быть коллективным органом со свободным доступом, а ее деятельность основывается на доктрине равенства государств – «одна страна, один голос». В то же время Организация Объединенных Наций призвана осуществлять политику коллективной безопасности на основе единогласия Совета Безопасности, в который, в качестве постоянных членов, владеющих

правом вето, входят пять великих держав: США, Великобритания, Франция, СССР и Китай. (Великобритания, Франция и Китай были включены в число постоянных членов как из уважения к их значительным достижениям, так и в признание той роли, которую они играли в то время.) Вместе с еще девятью странами – переизбираемыми непостоянными членами – Совет Безопасности наделялся особой ответственностью «за поддержание международного мира и безопасности».

Организация Объединенных Наций имела бы возможность добиться поставленной цели, если бы постоянные члены разделяли общую концепцию мирового порядка. В отношении вопросов, где между ними не имелось согласия, всемирная организация, скорее, закрепляла различия, а не смягчала их. Последняя встреча глав союзных государств прошла в Потсдаме в июле – августе 1945 года, и на ней Трумэн, Уинстон Черчилль и Сталин определили границы зон оккупации Германии. (В ходе Потсдамской конференции Черчилля, потерпевшего поражение на выборах, сменил Клемент Эттли, его заместитель в годы войны.) На этой встрече также было решено, что Берлин перейдет под совместное управление четырех держав-победительниц, с гарантированным доступом в западные зоны оккупации через территорию, занятую Советским Союзом. Как оказалось, это была последняя важная договоренность между союзниками по Второй мировой войне.

Переговоры по реализации договоренностей между западными союзниками и Советским Союзом быстро зашли в тупик. Советский Союз настаивал на формировании новой международной и социально-политической структуры Восточной Европы по принципу, изложенному Сталиным в 1945 году: «Кто оккупирует территорию, тот навязывает ей собственную социальную систему. Каждый навязывает свою собственную систему настолько далеко, насколько может продвинуться его армия. По-другому и быть не может» [112] . Отказываясь от всякого упоминания о вестфальских принципах в пользу «объективных факторов», Сталин теперь безжалостно, пусть и постепенно, насаждал по всей Восточной Европе марксистско-ленинскую систему.

112

Эту фразу Сталина, сказанную 11 апреля 1945 года, приводит в своих воспоминаниях М. Джилас. См.: Джилас М. Беседы со Сталиным. М., 2002. (Прим. перев.)

Первое прямое военное противостояние между прежними союзниками по войне произошло из-за подъездных путей к Берлину – столице поверженного врага. В 1948 году, в ответ на объединение трех оккупационных зон западных союзников, Сталин перекрыл наземное и водное транспортное сообщение с Западным Берлином, снабжение которого до конца блокады обеспечивалось во многом благодаря американскому «воздушному мосту».

Как Сталин анализировал «объективные» факторы, можно проиллюстрировать моим разговором с Андреем Громыко, состоявшимся в 1989 году. На протяжении двадцати восьми лет он был министром иностранных дел СССР, пока пришедший к власти Михаил Горбачев не назначил его на должность президента [113] , хоть и высокую, но во многом являвшуюся церемониальной. Поэтому у него было достаточно времени для обсуждения событий русской истории, свидетелем которых он был, и он мог без опасений высказывать свое мнение. Я спросил, как бы мог, учитывая понесенные за годы войны огромные потери и разрушения, действовать Советский Союз в случае военного ответа Америки на блокаду Берлина. Громыко сказал, что на подобные вопросы подчиненных Сталин дал такой ответ: он сомневался, что Соединенные Штаты применят ядерное оружие в случае локальной проблемы. Если бы западные союзники предприняли попытку открыть доступ в Берлин с помощью обычных сухопутных сил, то советские войска получили приказ оказать сопротивление, для этого им не требовалось решение Сталина. Если бы американские войска вознамерились атаковать по всему фронту, Сталин оставлял право принятия окончательного решения за собой. Другими словами, Сталин чувствовал себя достаточно сильным для ведения локальной войны, но не рискнул бы ввязаться в глобальную войну с Соединенными Штатами Америки.

113

Так у автора. В 1985–1988 годах А. А. Громыко занимал пост Председателя Президиума Верховного Совета СССР, по сути – главы государства. (Прим. перев.)

Отныне два силовых блока принялись «играть в гляделки» друг с другом, так и не решая проблемы, лежащей в основе кризиса. Европе, освобожденной от нацизма, угрожала опасность оказаться под контролем новой гегемонистской державы. Ставшие независимыми страны Азии, общественно-государственные институты которых были еще неустойчивы и которые испытывали глубокие внутренние и нередко этнические противоречия, возможно, получили бы самоуправление лишь для того, чтобы оказаться лицом к лицу с чуждой Западу доктриной и враждебной идеям плюрализма как во внутренней политике, так и на международной арене.