Мировой порядок
Шрифт:
Оба госсекретаря рассматривали власть и дипломатию как последовательные этапы: сначала Америка должна консолидировать союзников и показать свою силу; тогда Советский Союз вынужден будет отказаться от претензий и прийти к разумному компромиссу с некоммунистическим миром. Однако, если дипломатии необходимо опираться на военную силу, зачем нужно исключать ее на стадии формирования атлантических взаимоотношений? И как о силе свободного мира следовало известить другую сторону? Тем более что в действительности ядерная монополия Америки в сочетании с разрушительными для Советского Союза последствиями войны гарантировала, что уже в начале холодной войны фактический баланс сил однозначно склонялся в пользу Запада. Ситуацию силы не нужно было выстраивать; она и так существовала.
Уинстон Черчилль признал сложившееся положение в своей речи, произнесенной в октябре 1948 года, когда утверждал, что позиция Запада на переговорах никогда не будет прочнее, чем была в то время. Переговоры следовало форсировать, а не приостанавливать:
«Возникает
116
Лк. 23:31. (Прим. перев.)
117
Цит. по: Черчилль У. Никогда не сдаваться. Лучшие речи Черчилля. М.: Альпина нон-фикшн, 2014. (Прим. перев.)
Несомненно, Трумэн и Ачесон считали, что риск слишком велик, и противились всесторонним переговорам из опасения, что они могут подорвать сплоченность союзников. Прежде всего Черчилль, когда призывал дать решительный бой – по крайней мере, дипломатический, – был лидером оппозиции, а не премьер-министром, а занимавший этот пост Клемент Эттли и его министр иностранных дел Эрнест Бевин выступали против планов, подразумевающих угрозу войны.
В этой ситуации США взяли на себя руководство глобальными усилиями по сдерживанию советского экспансионизма – но исходя главным образом из моральных соображений, а не из геополитических. Обоснованные интересы существовали в обеих сферах, но за тем, как их описывали, обычно скрывались попытки определить стратегические приоритеты. Даже секретная директива СНБ-68, в которой систематизированно излагалась политика администрации Трумэна в области национальной безопасности и которая в значительной мере была составлена сторонником жесткой линии Полом Нитце, избегала упоминаний о национальных интересах и конфликт рассматривала в рамках традиционных моральных, почти поэтических категорий. Борьба шла между силами «свободы, в основе которой лежит законность» (которая имела своим результатом «разносторонность, глубокую терпимость и законопослушность свободного общества… где каждый человек имеет возможность реализовать свои способности») и силами «рабства под мрачной деспотией Кремля». Для Америки, руководствующейся собственной системой принципов, холодная война, в которую она вступила, представляла собой вовсе не геополитическое соперничество относительно пределов власти русских; для Америки это был моральный крестовый поход во имя свободного мира.
В подобном начинании американская политика преподносилась как бескорыстное стремление отстаивать общие интересы человечества. Джон Фостер Даллес, практичный и проницательный политик в кризисные моменты и несговорчивый представитель американской силы тем не менее характеризовал американскую внешнюю политику как своего рода распространяющиеся на весь мир добровольные усилия, определяемые принципами, которые коренным образом отличаются от подхода любого другого государства в истории. Он отмечал, что, хотя «многим трудно понять», но для Соединенных Штатов «на самом-то деле… мотивом служат иные соображения, чем краткосрочная целесообразность». С этой точки зрения, воздействие Америки не восстанавливает геополитический баланс, но выходит за его пределы: «На протяжении многих веков для стран было привычно действовать лишь ради продвижения собственных насущных интересов, ради причинения ущерба своим соперникам, поэтому не так-то легко согласиться, что может наступить новая эпоха, когда нации будут руководствоваться принципом».
Невысказанная посылка, что другие страны имеют «своекорыстные интересы», а у Америки есть «принципы» и «предопределение», стара, как сама республика. Новым было то, что геополитическое соперничество, в котором Соединенные Штаты выступали как лидер, а не как сторонний наблюдатель, оправдывалось в первую очередь с позиции моральных ценностей, а следование американским национальным интересам всячески отрицалось. Такое обращение к всеобщей ответственности подкрепляло твердую приверженность Америки к восстановлению разрушенного послевоенного мира и удерживанию «линии фронта» против советской экспансии. Однако когда пришло время «горячей войны» – открытого вооруженного столкновения – на периферии коммунистического мира, подобный ориентир оказался не столь уж надежным.
Война в Корее
Война в Корее окончилась безрезультатно. Но порожденная
В 1945 году Корею, до того бывшую японской колонией, освободили победоносные союзники. Северную половину Корейского полуострова оккупировал Советский Союз, южную – Соединенные Штаты Америки. Перед тем как вывести войска – соответственно в 1948 и 1949 годах, – СССР и США установили в своих зонах собственные формы правления. В июне 1950 года северокорейская армия вторглась в Южную Корею. Администрация Трумэна рассматривала происшедшее как классический случай советско-китайской агрессии, аналогами которой до Второй мировой войны были действия Германии и Японии. Хотя в предыдущие годы вооруженные силы США были значительно сокращены, Трумэн пошел на смелый шаг, решив противостоять нападению, в основном теми американскими войсками, которые были размещены в Японии.
Современные исследования демонстрируют, что коммунистической стороной двигали смешанные мотивы. Когда северокорейский лидер Ким Ир Сен перед вторжением, предпринятым в апреле 1950 года, обратился за одобрением к Сталину, советский диктатор его поддержал. После отступничества Тито, случившегося два года назад, Сталин осознал, что коммунистические лидеры первого поколения с большим трудом вписываются в советскую систему стран-сателлитов, которую он считал безусловно необходимой для национальных интересов СССР. Начиная с визита Мао Цзэдуна в Москву в конце 1949 года – менее чем через три месяца после провозглашения Китайской Народной Республики, – Сталин испытывал тревогу в отношении нарастающего потенциала Китая, возглавляемого человеком с таким властолюбивым характером, как у Мао. Вторжение в Южную Корею способно было отвлечь Китай (ведь кризис возникал возле его границ), переключить внимание Америки с Европы на Азию и в любом случае – вынудить Америку потратить какую-то часть своих ресурсов. Если при советском содействии планы Пхеньяна по воссоединению страны осуществятся, тогда Советскому Союзу, вероятно, будет обеспечено доминирующее положение в Корее и, учитывая имеющую исторические корни взаимную подозрительность этих двух стран, в Азии сформируется противовес Китаю. Мао следовал примеру Сталина – о поддержке которого ему, почти наверняка в преувеличенных выражениях, поведал Ким Ир Сен, – но по совершенно противоположной причине: китайский лидер боялся оказаться окруженным Советским Союзом, чьи эгоистичные интересы в отношении Кореи не составляли секрета уже несколько веков и стали еще более очевидны после требований Сталина об идеологическом подчинении, которое тот выдвинул в качестве платы за китайско-советский союз.
Как-то один выдающийся китаец сказал мне, что, дав Сталину втянуть себя в развязывание войны в Корее, Мао допустил тем самым единственную стратегическую ошибку за всю свою политическую карьеру, потому что в конечном счете корейская война задержала объединение Китая на столетие, благо успело оформиться тесное сотрудничество Америки с Тайванем. Как бы то ни было, своим началом война в Корее куда менее была обязана китайско-советскому заговору против Америки, чем трехстороннему маневрированию в поисках доминирующей позиции в системе коммунистического международного порядка, причем Ким Ир Сен постоянно увеличивал ставки, дабы заручиться поддержкой завоевательных планов, глобальные последствия которых в итоге удивили всех основных участников.
Непростые стратегические расчеты лидеров коммунистического мира не соответствовали соображениям американской стороны. В сущности, Соединенные Штаты боролись за принцип, отражая агрессию, и способом, которым они реализовывали свою цель, стала Организация Объединенных Наций. Америка смогла получить одобрение ООН, потому что советский представитель, в знак протеста против исключения коммунистического Китая из ООН, бойкотировал заседание Совета Безопасности и отсутствовал при решающем голосовании. Куда меньше ясности было в значении выражения «отражение агрессии». Означало ли оно безоговорочную победу? А если нечто меньшее, то что именно? Короче говоря, как предполагалось положить конец войне?
Так случилось, что жизнь опередила теорию. В результате неожиданной высадки генерала Дугласа Макартура в Инчхоне в 1950 году северокорейская армия очутилась в ловушке на юге и потерпела крупное поражение. Должна ли победоносная армия, перейдя былую линию раздела вдоль 38-й параллели, вступить в Северную Корею и добиться объединения? [118] Если бы она так сделала, то вышла бы за границы буквального толкования принципов коллективной безопасности, потому что юридическая цель отражения агрессии была достигнута. Однако каков бы оказался урок с геополитической точки зрения? Если агрессору не придется опасаться иных последствий, за исключением возвращения к status quo ante [119] , разве не представляется вероятным повторение событий подобного рода где-нибудь еще?
118
Перед схожей дилеммой оказался в 1991 году Джордж Буш-старший после того, как войска Саддама Хусейна были изгнаны из Кувейта.
119
Положение, существовавшее раньше (лат.). (Прим. перев.)