Миры Джона Уиндема. Том 1

Уиндем Джон Паркс Лукас Бейнон Харрис

Грейндж — особая школа Министерства образования.

— Вот как? Неужели для Детей? — спросил я.

— Вот именно, — подтвердил он. — "Экзотическая концепция" Зиллейби выглядит сейчас куда менее странной, чем казалась когда-то. Фактически она обернулась своего рода сенсацией, к стыду Фрименов. Она выставила их в истинном свете, так что им пришлось уехать и спрятаться в какой-то дыре.

— Ты имеешь в виду эту бредятину об Адаме и Еве? — спросил я, не веря своим ушам.

— Не вполне. Я имею в виду две ментальные группы. Наличие этих двух внутренне связанных групп тогда полностью подтвердилось. Они существуют и по сей день. Примерно в два года один из мальчишек научился читать несложные слова…

— В два года! — вскричал я.

—

В соотношении к четырем у обычных детей, — напомнил мне Бернард. — А на следующий день оказалось, что все мальчики умеют делать то же. С тех пор прогресс удивителен. Прошло несколько недель, научили читать одну из девочек, и тут выяснилось, что читают все. Потом один малыш узнал, как надо ездить на велосипеде, и тут же все мальчики великолепно, с первой же попытки, освоили это дело. Миссис Бринкман обучила свою девочку плавать, все прочие девчонки немедленно обнаружили такое же умение, а мальчишки не могли до тех пор, пока не обучился один из них, тогда заплавали все. С той минуты, как Зиллейби указал на эту способность, сомнений ни у кого не осталось. Явление это было и будет, а не прекращающиеся споры на всех уровнях происходят, скорее, из-за утверждения Зиллейби, будто каждая группа представляет собой целостную личность. Такое мало кто может переварить. Что-то вроде передачи мыслей — пожалуйста; высокая степень взаимопонимания — извольте; некоторое число особей с какой-то пока неизвестной формой связи — сколько угодно! Только ни в коем случае не цельность, состоящая из физически отдельных частей. Идея почти ни у кого не находит поддержки.

Я не выказывал удивления, и он Продолжал:

— Как бы там ни было, дебаты носят преимущественно академический характер. Бесспорно, что у Детей действительно существует тесный внутригрупповой контакт. Поэтому отдавать их в обычную школу было бессмысленно — через несколько дней после их появления в Оппли или Стауче повсюду разнеслись бы слухи. Пришлось впутать в дело Министерство образования и Министерство здравоохранения, в результате чего Грейндж снова открылся, но уже в виде симбиоза школы и Центра социальной защиты и изучения Детей.

Дело пошло лучше, чем можно было ожидать. Даже при вас уже было ясно, что Дети скоро доставят немало хлопот. У них совсем иное чувство общности; их поведение по природным особенностям отличается от нашего. Узы между собой для них намного важнее чувств, которые они испытывали к своим семьям. В некоторых семьях детей и не любили вовсе. Они не вписались в семейные отношения, не стали членами семьи, ибо были совсем другими.

В компании с обыкновенными ребятишками из тех же семей они тоже смотрелись плохо. Напряженность явно нарастала. Кто-то из Грейнджа выдвинул идею устроить пансионат для Детей. Не потребовалось ни нажима, ни уговоров — туда могли переселяться те, кто хотел, и очень скоро там оказалось около десятка Детей. Постепенно к ним переселились все. Похоже, они сами осознавали, что с жителями деревни у них мало общего и, естественно, тяготели к своим.

— Очень неординарная организация. А что думают по этому поводу мидвичцы?

— Поначалу кое-кто возражал, причем, скорее, из моральных соображений, чем по делу. Большая часть вздохнула с облегчением, что с них сняли ответственность, которая их, в общем-то, страшила, хотя они в этом и не признавались. Некоторые же искренне любили своих Детей и сейчас еще любят, а потому огорчились. Но большинство выносили их с трудам. Никто, конечна, и не пытался отговаривать их от переезда в Грейндж — это было безнадежно. Там, где матери любили своих Детей, Дети сохранили с ними хорошие отношения и появляются в своих прежних семьях, когда захотят. Но в основном Дети окончательно разорвали все прежние контакты.

— Ничего более удивительного в жизни своей не слыхал, — сказал я.

Бернард улыбнулся.

— Ну, если ты поднатужишься, то вспомнишь, что начало истории тоже было не из обыкновенных, — напомнил он.

— А чем с ними занимаются в Грейндже? — спросил я.

— Во-первых, это, как написано на вывеске, прежде всего школа. У них большой штат учителей, воспитателей, специалистов по

социальной психологии и так далее. Кроме того, к ним приезжают очень известные ученые и читают небольшие курсы по разным предметам. Классы сначала были организованы по типу обычных школ, но потом кто-то сообразил, что в этом нет никакой надобности. Теперь на каждый урок ходит один мальчик и одна девочка, а остальные через них узнают все то, о чем говорится на уроке. Таким образом оказалось возможным одновременно вести не один урок, а несколько. Можно обучать одновременно, скажем, шесть пар шести разным предметам, а остальные будут спокойно отсортировывать и поглощать поступающие знания, так что все получается как надо.

— Господи! Так они, должно быть, впитывают в себя знания, как промокашка, при таких темпах обучения.

— Вот именно. Кое у кого из учителей прямо мурашки по спинам бегут.

— И все же вам как-то удается держать это в тайне?

— На уровне масс — да. У нас еще до сих пор сохраняется в силе соглашение с прессой, да и сама история, с точки зрения газетчиков, уже не имеет привкуса той сенсационности, которая была в свое время. Что до ближайшего окружения Мидвича, то тут потребовалась некоторая подпольная подготовка. Репутация Мидвича никогда не блистала — мягко говоря, жители соседних селений называли мидвичцев олухами. Ну, пришлось приложить усилия, чтобы репутация стала еще чернее. Сейчас в ближайших деревушках, во всяком случае, так заверяет Зиллейби, на Мидвич смотрят как на нечто вроде сумасшедшего дома, только без решеток. Мидвичцы, как всем известно, пострадали от Потерянного дня, особенно Дети, о которых говорят, что они, "днем-ударенные", почти как "мешком-ударенные", а потому так умственно деградировали, что наше гуманное правительство сочло необходимым организовать для них спецшколу. Да-да, нам удалось создать ей имидж школы для умственно отсталых К ней относятся так же, как в обычных семьях относятся к родственнику-психопату. Время от времени на поверхность всплывает какой-нибудь слушок, но на него смотрят как на нечто постыдное, а не как на событие, которое стоило бы придать широкой огласке. Даже протесты со стороны обозленных мидвичцев всерьез никем нс принимаются, ибо поскольку все жители деревушки испытали в свое время одно и то же, то все они считаются "днем-ударенными".

— Потерянный день, — сказал я, — без сомнения, говорит об очень высокой технической оснащенности и предполагает огромную работу по подготовке и обеспечению этой операции. Чего я никогда не понимал, да и теперь не понимаю, так это почему ты требовал и явно требуешь до сих пор столь жесткого соблюдения секретности. Поведение Службы безопасности в Потерянный день понятно — ведь "нечто" совершило здесь вынужденную посадку. Такое дело действительно входит в круг обязанностей Службы. Но сейчас?.. Столько ухищрений и все это только для того, чтобы понадежнее упрятать Детей! Какая-то странная возня в Грейндже, а ведь такая школа небось обходится побольше пары фунтов в год?

— А ты не думаешь, что государство, имеющее хорошо развитую систему социального обеспечения, может просто-напросто проявить бескорыстный интерес к тому, как эта система функционирует?

— Брось трепаться, Бернард, — остановил я его.

Но он не бросил. Он еще многое рассказал мне о Детях и о положении в Мидвиче, однако от ответа все же уклонился.

Из Трайна мы выехали сразу после ленча и добрались до Мидвича к двум часам дня. Как мне показалось, местечко ничуть не изменилось, как будто прошла только неделя, а не восемь лет. На площади у муниципалитета, где должно было состояться следствие, уже собрался народ.

— Похоже, — сказал Бернард, останавливая машину, — тебе придется перенести свои визиты на более поздний час. Тут собрался весь Мидвич.

— Ты думаешь это надолго? — спросил я.

— Полагаю, чистая формальность. Возможно, все кончится через полчаса.

— Ты будешь свидетелем? — спросил я, удивляясь про себя, зачем ему надо было тащиться из Лондона, если все это пустая формальность.

— Нет. Так, понаблюдаю… — ответил он.

Я решил, что насчет отсрочки визитов он прав, и проследовал за ним.