Миры Филипа Фармера. Том 15. Рассказы
Шрифт:
— Весьма забавная личность этот отче-искрец с Канар, — сказал он. — Развлекает меня самыми разнообразными философиями, равно истинными и ложными. Вот например, прежде чем нашу беседу прервало сие явление, — он махнул рукой в сторону кровавого глаза, взиравшего с небес, — мы обсуждали идею, высказанную Дисфагием Готемским. Он называл ее «параллельными потоками времени». По его словам выходит, что существуют иные миры во вселенных одновременных, но не сочетанных, ибо Господь, будучи Магистером Алхимии, иными словами, творцом всемогущим и пределов в творении, а равно и пространстве, лишенным, мог — а вероятно, и должен был — сотворить множественность
— У? — хмыкнул де Сальседо.
— Именно так. Скажем, королева Изабелла могла отвергнуть планы Колумба, и он никогда не пытался бы добраться до Индии через Атлантику. И мы не стояли бы здесь, все дальше уходя в океан на наших трех скорлупках, между нами и Канарами не плыла бы цепь буев-усилителей, а я с борта «Санта-Марии» не вел бы увлекательных разговоров в эфире с отче-искрецом из Лас-Пальмаса.
Или, допустим, Церковь преследовала бы Роджера Бэкона, вместо того чтобы поддерживать, и не возник бы орден, чьи изобретения так много совершили для обеспечения монополии Церкви в деле алхимии и ее духовного окормления в сем некогда языческом и дьявольском ремесле.
Де Торрес открыл было рот, но монах оборвал его величественным и властным жестом.
— Или — что еще более нелепо, однако наводит на глубокие раздумья, — представим себе миры, где действуют иные законы природы, как предположил этим вечером мой собрат. Одна мысль показалась мне особенно забавной. Как вы, конечно, не знаете, Анджело Анджелеи доказал, сбрасывая предметы с Падающей башни в Пизе, что тела разного веса падают с различной скоростью. Мой великолепный коллега с Канар пишет сатиру о вселенной, где Аристотель выставлен лжецом, а предметы падают с равной скоростью вне зависимости от Веса.
Глупости, конечно, но они помогают коротать время и давать работу нашим эфирным ангелочкам.
— Э... мне не хотелось бы выведывать тайны вашего святого и загадочного ордена, — начал де Сальседо, — но ангелочки, которых воплощает ваша машина, меня завораживают. Не будет ли грешно, если я осмелюсь порасспросить о них?
Бычий рев монаха перешел в воркование голубки.
— Понятие греха относительно. Позвольте мне пояснить, юноши. Если бы вы скрыли бутылку, скажем, исключительно редкого на сем судне хереса, и не поделились бы с мучимым жаждой благородным старцем, то был бы великий грех. Грех недосмотра. Но если бы вы дали иссушенному пустыней путнику, этой смиренной, богобоязненной душе, отягченной болезнями и дряхлостью, изрядный глоток сей целительной, возбуждающей, умиротворяющей и животворной жидкости, дочери виноградной лозы, — о, тогда всем сердцем я молился бы за вас в память о проявленной любви и всеобъемлющем милосердии. Столь доволен я буду, что, быть может, поведаю вам об устройстве воплотителя — не столько, чтобы причинить вам вред, но достаточно, чтобы вы прониклись уважением к великой мудрости и славе моего ордена.
Де Сальседо заговорщицки улыбнулся и подал монаху бутыль, которую прятал под курткой. Святой отец приложился к горлышку, и, пока бульканье вытекающего хереса становилось все громче, моряки понимающе переглянулись. Неудивительно, что столь одаренный, по слухам, в своей области алхимических ремесел священник оказался послан в несуразное путешествие к черту на рога. «Если выживет — отлично», — решила Церковь. А если нет — по крайней мере, не станет больше грешить.
Монах утер губы рукавом, громоподобно рыгнул и сказал:
— Грасиас, юноши. Благодарю
— Благодари лучше свой волшебный нос, — ответил де Сальседо. — А теперь, старая ты сутана, раз ты смазал свои шестерёнки, не соизволишь ли рассказать о своей машине, сколько устав дозволяет?
Рассказ отнял у отца-искреца четверть часа. Потом слушатели начали задавать дозволенные вопросы.
—... И вещаешь на частоте тысяча восемьсот кх? — переспросил паж. — Что значит «кх»?
— «К» происходит от французского «кило» — искаженного греческого слова «тысяча», а «х» — от древнееврейского «херубим» — ангелочки. Само слово «ангел» — греческое «ангелос», то есть «вестник». Мы полагаем, что эфир забит этими ангелочками-херувимами. И когда мы, братья-искрецы, нажимаем на ключ нашего аппарата, мы воплощаем малую долю бесконечного множества вестников, готовых в любое мгновение прийти к нам на службу.
— Тысяча восемьсот кх значит, что в данный момент миллион и восемьсот тысяч херувимов мчатся в эфире, так что кончики крыльев одного касаются носа следующего. Крылья всех ангелов имеют равный размах, так что, очертив контур всего сборища, вы никак не смогли бы отличить одного херувима от другого. Такой поток вестников называется строем П. К.
— П. К.?
— Постоянной крыльности. Мой воплотитель — тоже постоянной крыльности.
— Голова кругом идет! — воскликнул молодой де Сальседо. — Что за откровение! Почти непостижимо. Только представить, что антенна воплотителя имеет ровно такую длину, что для уничтожения мечущихся по ней ангелов зла требуется равное и заранее известное число добрых херувимов. Совратительная катушка воплотителя сбивает всех злых ангелов на левую, сатанинскую сторону, и, когда ангелов ада скапливается столь много, что они не в силах более терпеть соседство подобных себе падших душ, они устремляются через бездну искрильника на правую, «добрую» пластину. Их бег, в свою очередь, привлекает внимание незримых вестников. А вы, отче-искрец, всего лишь управляя машиной, поднимая и опуская ключ, воплощаете ряды покорных гонцов, крылатых эфирных курьеров, связываясь с их помощью со своими братьями по ордену, где бы они ни были.
— Господи Боже! — воскликнул де Торрес.
То было не пустое суесловие, но возглас искреннего священного ужаса. Глаза толмача распахнулись. Он, видно, осознал, что за плечами каждого человека стоят стройными рядами и колоннами ангельские воинства. Черные и белые, они составляли шахматную доску пустого якобы пространства: черные — отринувшие, и белые — принявшие свет. Длань Господня поддерживает их в равновесии, и человек владычествует над ними, как над рыбами морскими и птицами небесными.
Однако, узрев видение, способное многих сделать святыми, де Торрес спросил лишь:
— А ты мог бы сказать, сколько ангелов поместится на кончике иглы?
Очевидно было, что нимб не осенит голову толмача. Голову ого прикроет разве что квадратная шапочка профессора, если ему суждено будет вернуться.
— Это и я знаю, — фыркнул де Сальседо. — С философской точки зрения, можешь засунуть туда столько, сколько хочешь. А с практической — столько, сколько влезет. И хватит. Меня интересуют факты, а не фантазии. Скажите, отец, как встающая Луна может помешать полету херувимов, посланных отцом-искрецом из Лас-Пальмаса?