Миры Рэя Брэдбери. Т. 8. (дополнительный)
Шрифт:
Снег бесшумно сыпал за окном. Внизу поджидали тени. Трудно сказать, снег делал овец из волков или овец из овец, мягко укутывая их плечи, спины, их платки и шапки.
Минуту спустя, спускаясь в нездешнем ночном лифте, я обнаружил, что держу в кулаке новую твидовую шапку.
В рубашке, без пиджака, я шагнул в ночь.
Я отдал шапку первому подошедшему. Не знаю, пришлась ли она впору. Все деньги, что были в моих карманах, мгновенно разошлись по рукам.
Тогда, одинокий, дрожащий, я внезапно поднял глаза. Я стоял, и мерз, и пытался сморгнуть снежинки, бесшумный слепящий снег. Я видел высокие окна отеля, свет, тени.
Как там
Знают ли они хотя бы, что я ЗДЕСЬ?
ГИМНИЧЕСКИЕ СПРИНТЕРЫ
— Тут и сомневаться нечего: Дун — лучше всех.
— К чертям Дуна!
— У него сверхъестественная реакция, под уклон несется потрясающе, не успеешь дотянуться до шляпы, а он уже сорвался.
— Хулихан лучше, это бесспорно!
— Бесспорно, черт возьми!.. Ну давай поспорим, прямо сейчас!
Я стоял у стойки бара в начале Графтон-стрит, слушая, как поют теноры, надрываются концертино, а в клубах дыма шумят, возражая друг другу, спорщики. Пивная называлась «Четыре провинции» [11] и, по меркам Дублина, была открыта до поздней ночи. Поэтому существовала вполне реальная угроза того, что все закроется одновременно, включая пивные краны, кондитерские, кинотеатры, пабы и крышки пианино, умолкнут аккордеоны, солисты, трио, квартеты. И огромная волна, словно в Судный день, выбросит половину населения Дублина на улицы, в промозглый свет фонарей, где не найдешь даже автомата с жевательной резинкой. Ошарашенные, лишенные духовной и физической пищи, эти неприкаянные души немного покружат, точно прихлопнутая моль, а затем поплетутся домой.
11
Ирландия делится на четыре исторические провинции. (Здесь и далее примеч. пер.)
Но сейчас я прислушивался к спору, жар которого докатывался до меня за пятьдесят шагов.
— Дун!
— Хулихан!
Тут маленький человечек у дальнего конца стойки обернулся и, разглядев любопытство, написанное на моем слишком уж открытом лице, закричал:
— Вы, конечно же, американец! Удивляетесь, о чем мы тут толкуем? Я внушаю вам доверие? Не хотите ли побиться со мной об заклад относительно одного спортивного соревнования величайшего местного значения? Если ваш ответ «да», тогда идите сюда!
Я с моим «Гиннессом» [12] пересек все четыре провинции и подошел к орущим мужчинам. Скрипач, не закончив, бросил играть и присоединился к нам, за ним последовал пианист со своим хором.
— Я — Тимулти! — Маленький человек схватил мою руку.
— Дуглас, — ответил я. — Пишу для кино.
— Киношник! — воскликнули присутствующие.
— Фильмы, — скромно подтвердил я.
— Какая удача! Просто невероятно! — Тимулти еще крепче вцепился в меня. — Вы будете самым замечательным судьей, голову даю на отсечение!
12
Марка темного пива.
— Я присутствовал на двух Олимпийских играх.
— Так вы не только киношник, вы еще знаете толк в международных соревнованиях! — задохнулся от восторга Тимулти. — Такого человека не часто встретишь. Ну а что вы, к примеру, знаете о всеирландском чемпионате по десятиборью, который имеет некоторое отношение к кинотеатрам?
— Что это за соревнования?
— Вот те раз! Что за соревнования! Хулихан!
Вперед протиснулся, улыбаясь и пряча в карман губную гармонику, субъект, который был ростом еще ниже моего собеседника.
— Хулихан — это я. Лучший гимнический спринтер во всей Ирландии.
— Какой спринтер? — спросил я.
— Г-и-м-н-и-ч-е-с-к-и-й, — очень отчетливо, по буквам, произнес Хулихан. — Гимнический. Спринтер. Самый быстрый.
— Вы, как приехали в Дублин, — встрял Тимулти, — в кино ходили?
— Не далее как вчера вечером, — сказал я, — смот-, рел фильм с Кларком Гейблом. А позавчера — с Чарльзом Лафтоном.
— Довольно! Вы — сущий фанатик, как все настоящие ирландцы. Если бы не было кинотеатров и пивных, чтобы бедные и безработные не шатались по улицам и были заняты своей выпивкой, мы бы откупорили пробку и этот остров давно уже пошел бы ко дну. Итак, — он прихлопнул в ладоши. — Когда каждый вечер картина заканчивается, вам не бросалась в глаза какая-нибудь характерная особенность?
— Конец картины? — Я задумался. — Погодите-ка! Ведь вы не национальный гимн имеете в виду?
— Скажите, ребята! — закричал Тимулти.
— Конечно, его! — загалдели все кругом.
— Каждый божий вечер на протяжении десятилетий в конце каждой паршивой киношки, словно никто никогда раньше не слыхивал этой жуткой мелодии, — горевал Тимулти, — оркестр надрывается во славу Ирландии. И что тогда происходит?
— Как это что? — проговорил я, начиная догадываться. — Если в тебе есть хоть что-то мужское, то ты норовишь выбраться из кинотеатра за те несколько драгоценных секунд между концом фильма и началом гимна.
— Попал в самую точку!
— Поставить янки выпивку!
— В конце концов, — бросил я небрежно, — я в Дублине уже четыре месяца. Так что гимн начал несколько надоедать. При всем моем уважении, — добавил я поспешно.
— Да ладно, какое там уважение-неуважение, хотя все мы здесь патриоты и ветераны ИРА, пережившие тяжелые времена, и любим свою страну. Знаете, если вдыхаешь один и тот же воздух десять тысяч раз, нюх притупляется. Так вот, как вы правильно подметили, во время этого благословенного промежутка в три-четыре секунды все зрители, коли они в здравом уме, как ошпаренные бросаются к выходу. И самый лучший из них…
— Дун, — подсказал я. — Или Хулихан. Ваши гимнические спринтеры!
На меня смотрели улыбающиеся лица, я улыбался им.
Мы были так горды моей догадливостью, что я заказал для всех по «Гиннессу».
Благожелательно поглядывая друг на друга, мы облизывали с губ пену.
— И сейчас, — хриплым от волнения голосом, прищурившись, проговорил Тимулти, — в этот самый момент, не далее как в сотне ярдов вниз по улице, в уютном полумраке кинотеатра «Графтон-стрит», в середине четвертого ряда сидит…