Миры Роберта Хайнлайна. Книга 2
Шрифт:
— Заткнись, — сказал Тощий. — Пошли.
Я влез в «Оскара», включил индикатор цвета крови и застегнул перчатки. Потом натянул шлем и сразу почувствовал себя намного лучше лишь оттого, что был в скафандре.
— Порядок?
— Порядок, — согласился «Оскар».
— Далеко мы забрались от дома.
— Зато у нас есть воздух! Выше голову, дружище!
Все функционировало нормально. Нож с пояса, разумеется, исчез, исчезли и молоток с веревкой. Но это мелочи, главное, что не была нарушена герметичность.
Тощий шел впереди меня, Толстяк — сзади. В коридоре мы миновали Червелицего, и хотя меня и передернуло, но на мне был «Оскар»
— Проверка связи. Альфа, браво, кока…
— Заткнись, когда будешь нужен, тебя позовут. Открылась наружная дверь, и перед моими глазами предстал Плутон.
Я даже не знал, чего ожидать. Плутон так далеко от нас, что и с Лунной обсерватории еще не удавалось сделать хороших его снимков. Вспомнив статьи в «Сайентифик Америкэн» и рисунки, выполненные «под фотографии», я предположил, что попал на Плутон в начале здешнего лета, если «летом» можно считать время года, достаточно теплое, чтобы начал оттаивать замерзший воздух. Я это припомнил потому, что те статьи утверждали, что по мере приближения Плутона к Солнцу у него появляются признаки атмосферы. Но Плутоном я никогда по-настоящему не интересовался, слишком мало о нем известно, и слишком много сочиняется домыслов по этому поводу; находится он очень далеко, а планета, прямо скажем, не дачная. Луна по сравнению с ней просто курорт.
Солнце стояло прямо передо мной, и я не узнал его сначала, оно казалось размером не больше, чем Венера или Юпитер с Земли, хотя и намного ярче. Толстяк толкнул меня под ребра.
— Очнись и топай.
Люк соединялся мостиком с навесной дорогой, проложенной на металлических опорах, напоминающих паучьи лапы размером от двух футов до двенадцати в зависимости от рельефа местности. Дорога вела к подножию гор футах в двухстах от нас. Земля была покрыта снегом, ослепительно-белым, даже под этим дальним Солнцем.
В месте, где дорога поддерживалась самыми высокими опорами, был виден переброшенный через ручей виадук.
Что здесь за вода? Метан? А снег? Твердый аммиак? Под рукой не было таблиц, по которым можно определить, какие вещества принимают такую форму: твердую, жидкую или газообразную — при этом чудовищном холоде «летом» на Плутоне. Я знал только, что зимой здесь так холодно, что не остается ни газов, ни жидкостей, — один лишь вакуум, как на Луне.
Пожалуй, хорошо, что мы спешили. С левой стороны дул сильный ветер и замерзал левый бок, несмотря на все усилия отопительной системы «Оскара», а идти становилось опасно для жизни, в любой момент могло унести неизвестно куда. Я решил, что наш вынужденный марш-бросок по Луне был намного безопаснее, чем падение в этот «снег». Интересно, разобьется ли человек о него сразу или сможет еще бороться после того, как скафандр замерзнет и разлетится в клочья?
Помимо ветра и отсутствия ограждения
Дорога перешла в туннель, футов через десять ее перекрывала панель, которая при нашем приближении отъехала в сторону. Двадцатью футами ниже мы увидели еще одну, она тоже отошла в сторону, а потом закрылась. Таких дверей нам встретилось на пути около двух десятков, они были устроены по принципу быстро закрывающихся клапанов, и давление после каждой из них несколько возрастало. Что их приводило в действие, я не видел, хотя туннель освещался мерцающим светом. Наконец мы прошли через воздушный шлюз, двери которого оставались открытыми благодаря действию давления, и очутились в огромном помещении, где нас ждал Червелицый. Тот самый, решил я, потому что он заговорил по-английски:
— За мной! — услышал я сквозь шлем. Но определить точно, тот это был червелицый или не тот, я не мог, потому что их вокруг стояло много. А мне легче было бы отличить одного кабана-бородавочника от другого, чем их друг от друга.
Червелицый спешил. Скафандра на нем не было, и я испытал облегчение, когда он отвернулся. Так я не видел его жуткого рта. Но облегчение было весьма относительным, поскольку теперь я созерцал его третий глаз.
Поспевать за ним оказалось нелегко. Он провел нас по коридору, затем сквозь еще одни массивные двойные открытые двери и наконец внезапно остановился перед отверстием в полу, смахивающим на канализационный люк.
— Раздеть! — приказал он.
Толстяк и Тощий скинули шлемы, так что я понял, что этим воздухом можно дышать, но я совсем не хотел вылезать из «Оскара», коль скоро рядом находился Червелицый. Толстяк отстегнул мой шлем.
— Скидывай эту шкуру, малый, да поживей! Тощий расстегнул мой пояс, и они быстро содрали с меня скафандр, невзирая на сопротивление. Червелицый ждал. Как только меня вытащили из «Оскара», он показал на отверстие.
— Вниз!
Меня передернуло, дыра казалась глубокой, как колодец, но еще менее привлекательной.
— Вниз! — повторил он. — Быстро!
— Выполняй, голуба, — посоветовал Толстяк. — Прыгай, а то столкнем. Лучше лезь сам, пока Он не рассердился.
Я рванулся в сторону. Но в ту же секунду Червелицый схватил меня и потянул обратно. Я подался назад, и очень вовремя, чтобы успеть превратить падение в неуклюжий прыжок.
До дна оказалось далеко, но падать было не так больно, как на Земле, хотя лодыжку я подвернул. Значения это не имело, я никуда не собирался, поскольку дырка в потолке была единственным выходом отсюда.
Я очутился в камере площадью около двадцати квадратных футов, вырубленной в твердой скале, хотя определить точно было трудно — стены и потолок затягивал тот же материал, что и в каюте корабля. Полпотолка закрывала осветительная панель. Вполне можно читать, если бы были книги. Единственная деталь, разнообразящая обстановку, — струйка воды, вытекающая из отверстия в стене в углубление размером с ванну и сливающаяся неизвестно куда.
В камере было тепло, что мне понравилось, поскольку здесь не нашлось ничего, напоминающего кровать или постель, а вывод, что придется провести здесь довольно много времени, напрашивался сам собой; меня, естественно, интересовали проблемы пищи и сна.