Миры Роджера Желязны. Том 20
Шрифт:
И ни один из врачей не смог бы мне ответить на этот вопрос, ибо ни один врач не в силах понять никого из королевской семьи Амбера.
Я часами валялся на своем тюфяке, подолгу расхаживал по камере, но все — в полном мраке. Зато слух у меня предельно обострился. Я слышал шуршание крыс в соломе, отдаленное эхо шагов стражника, приносившего мне еду. По звуку я научился определять направление и расстояние.
Думаю, что и обоняние тоже стало значительно тоньше. Помимо различных тошнотворных ароматов, наполнявших темницу, я в течение долгого времени явственно ощущал запах разлагающейся плоти. Я мог бы поклясться в этом. Интересно, скоро ли заметят, если я умру? Сколько кусков черствого
Ответ на этот вопрос представлял для меня значительный интерес.
Запах смерти был весьма стоек. На мой взгляд, он меня преследовал, видимо, с неделю.
Сигареты я расходовал очень экономно, стараясь не уступать искушению. Но в конце концов осталась всего одна пачка.
Я открыл ее и закурил. Рейн принес мне целый блок «салема», и одиннадцать пачек я уже выкурил. Всего, значит, двести двадцать сигарет. Однажды я заметил, что мне нужно семь минут, чтобы выкурить сигарету. Значит, на курение у меня ушло тысяча пятьсот сорок минут, то есть двадцать пять часов и сорок минут. Я был уверен, что между двумя сигаретами проходило не менее часа, скорее даже часа по полтора. Ладно, допустим, полтора часа. На сон уходило от шести до восьми часов в сутки. Это означало, что шестнадцать — восемнадцать часов я бодрствовал. Выкуривал я примерно десять — двенадцать сигарет в день. Стало быть, с визита Рейна прошло около трех недель. Он тогда сообщил мне, что миновало четыре месяца и десять дней со дня коронации. Значит, всего я находился в заключении уже пять месяцев.
Я как мог растягивал последнюю пачку сигарет, предельно наслаждаясь каждой. Когда же сигареты все-таки кончились, я испытал приступ отчаяния.
Бог знает, сколько еще прошло времени.
Я часто думал об Эрике. Как-то он справляется с королевскими обязанностями? Какие у него возникают проблемы? И каковы теперь его планы? Почему он не стал подвергать меня пыткам? Забудут ли обо мне в Амбере навсегда, как того хотел нынешний король? Вряд ли, решил я.
Интересно, а что с остальными моими братьями? Почему никто из них ни разу не связался со мной? Они ведь легко могли обойти любой указ, воспользовавшись нашими семейными картами.
Увы, никто этими картами так и не воспользовался.
Я много раз вспоминал Моэри, последнюю женщину, с которой был близок. Чем она сейчас занята? Вспоминает ли меня? Наверное, нет. Может быть, она уже стала наложницей Эрика или даже королевой Амбера. Говорила ли она с ним обо мне? Тоже, наверное, нет.
И как там остальные мои сестры? Ладно, черт с ними. Сволочи они все.
Однажды я уже был ослеплен, в восемнадцатом веке, в Царстве Теней, на Земле. Мне тогда выбило глаза взорвавшейся пушкой. Но я не мог видеть всего только месяц, потом зрение вернулось ко мне. Эрик же намерен был ослепить меня навечно. Мне все еще часто являлся во сне тот страшный миг, когда раскаленное железо приблизилось к моим глазам и коснулось их! И я просыпался тогда от собственного крика, весь в холодном поту, дрожа от боли и ненависти.
Вспомнив об этом, я даже застонал, продолжая расхаживать взад-вперед по камере.
Я совершенно ничего не мог предпринять, вот что самое страшное. Я был беспомощен, как новорожденный младенец. Я отдал бы душу, лишь бы вновь обрести зрение, вернуться к нормальной жизни! Пусть на один только час — чтобы иметь возможность сойтись с мечом в руке на поединке с моим гнусным братцем!
Обессиленный, я рухнул на тюфяк и заснул. А когда проснулся, уже принесли еду. Я поел и опять принялся шагать взад и вперед. Ногти на руках и ногах чудовищно отросли. Борода свисала чуть ли не до
Уже одно то, что меня, принца Амбера, довели до такого состояния, вызывало во мне бешеную ненависть. Я вырос, с детства воспринимая всех членов нашей семьи как нечто неуязвимое, чистое, холодное и твердое, подобно алмазу. Такими были наши изображения на волшебных картах. Но, очевидно, в жизни это было не совсем так.
Зато мы оказались похожи на прочих людей и в смысле скрытых резервов воли. Я, например, играл сам с собой в различные игры, сам себе рассказывал всякие истории, вспоминал разные приятные вещи и события, которых было, к счастью, немало. Я размышлял о том, что составляет живой мир, — о ветре, дожде, снеге, о летнем тепле, о прохладных весенних ветрах. В Царстве Теней, на Земле, у меня когда-то был собственный маленький самолет, и мне очень нравилось ощущение полета. Я вспоминал, как сверху открывалась широкая панорама, многообразие цветов и видов: крошечные города на горизонте, голубой простор неба над головой, гряда облаков (где-то теперь эти облака?), бескрайний океан под крылом… Я вспоминал женщин, которых любил, веселые пирушки, тяжелые бои… А когда надоедали все воспоминания и я уже не мог думать ни о чем другом, я думал об Амбере.
И однажды когда я думал о нем, то ощутил на своих щеках влагу: видимо, мои слезные железы пришли в норму. Я плакал.
Прошло еще немало времени, когда уделом моим были лишь сон да вечный мрак, и вдруг я вновь услышал за дверью шаги. Человек подошел, шаги стихли, в замке повернулся ключ.
После того визита Рейна я уже успел забыть вкус вина и сигарет — слишком давно я пробовал их в последний раз.
Людей было двое. Я догадался об этом еще по их шагам, до того как услышал голоса, один из которых тут же узнал.
Дверь отворилась, и Джулиан окликнул меня по имени.
Я ответил не сразу, и он снова позвал меня:
— Корвин! Иди сюда.
Выбора у меня не было; я поднялся и пошел к двери. Подойдя к нему вплотную, я остановился.
— Что тебе надо? — спросил я.
— Идем со мной, — и он взял меня за руку.
Мы вышли в коридор. Джулиан ничего мне не объяснял, а я не стал унижаться и спрашивать.
Судя по эху, мы, миновав коридор, очутились в большом пустом зале, потом стали куда-то подниматься по лестнице. Стало быть, мы шли во дворцовые покои.
Меня ввели в какую-то комнату и усадили в кресло. Цирюльник занялся моими волосами и бородой. По голосу я его не узнавал. Он спросил, подстричь ли мне бороду или сбрить совсем.
— Сбрей, — ответил я.
Затем мне привели в порядок ногти на руках и на ногах. Я принял ванну, кто-то помог мне одеться во все чистое. Костюм, по всей вероятности, висел на мне, как на вешалке. Потом меня чем-то опрыскали — видимо, какой-то гадостью от насекомых. Но это было уже не важно.
Затем меня провели в зал, наполненный музыкой, ароматами роскошных яств, голосами и смехом множества людей. Я понял, что нахожусь на пиру.
Когда вошли мы с Джулианом, голоса мгновенно стихли. Меня усадили за стол. Вскоре запели трубы, и меня тут же заставили встать.
И тогда я услышал:
— За здоровье Эрика Первого, короля Амбера! Да здравствует король!
Я пить не стал, но никто, видимо, и внимания на это не обратил. Тост провозгласил Кейн, я узнал его голос.
Я съел столько, сколько смог в себя вместить; я не ел ничего подобного со дня коронации. Из разговоров вокруг я понял, что сегодня — первая годовщина правления Эрика. Стало быть, я провел в подземелье уже целый год.