Миры Роджера Желязны. Том 24
Шрифт:
Пламя хлестало и в кубок, и мимо, на его руку, на локоть. Брэнд вскрикнул и начал съеживаться. Я отступил на шаг. Он превратился в смерч, — примерно как после жертвоприношения, только более мощный, — с ревом взвился в воздух и через мгновение исчез, а я остался стоять с открытым ртом, глядя вверх и зажимая вену на дымящейся руке.
— Ух, впечатляющий исход, — заметила Фракир.
— Семейная черта, — отвечал я. — Кстати, об исходах и выходах…
Я обогнул камень и вышел из круга в темноту. Она стала
Я припустил рысью, торопясь оказаться подальше от этого места. Когда через некоторое время я обернулся, камней уже не было — только бледный смерч тянулся вверх, вверх, затем исчез.
Я продолжал бежать. Дальше дорога шла под уклон, я разогнался и вскоре уже вприпрыжку летел по пологому склону. Тропа сверкающей лентой убегала вниз и вдаль, постепенно теряясь из виду.
К своему изумлению, я увидел, что не так далеко ее пересекает другая светлая ниточка. Правее и левее она таяла во мгле.
— Есть какие-нибудь специальные указания касательно перекрестков? — спросил я.
— Пока нет, — отвечала Фракир. — Думаю, там придется принимать решение, а какое — станет ясно только на месте.
Впереди расстилалась огромная темная равнина с разбросанными там и сям островками света — все они были неподвижны, но одни горели ровно, другие зажигались и гасли. Ниточек, впрочем, было всего две — моя тропа и другая, поперечная. В полной тишине слышалось лишь мое дыхание да звук шагов. Ни ветерка, ни запаха, даже воздух не теплый, не холодный, а просто никакой. Справа и слева снова маячили какие-то силуэты, но у меня не было ни малейшей охоты в них вглядываться. Я хотел одного: побыстрее со всем покончить, выбраться отсюда и вернуться к своим делам.
По обочинам стали попадаться туманные пятнышки света — расплывчатые, дрожащие, они возникали и пропадали сами собой. Казалось, вдоль дороги протянут пятнистый прозрачный занавес, и поначалу я не обращал на него внимания, но он постепенно светлел, изображение проступало, как если бы я настраивал подзорную трубу: стулья, столы, припаркованные машины, витрины. Вскоре призрачная картина начала обретать цвет.
Я остановился как вкопанный. Передо мной был красный «шевроле» пятьдесят седьмого года, присыпанный снегом, припаркованный на знакомой улице. Я подошел и протянул левую руку.
Она вошла в полумрак и сразу поблекла. Я потрогал радиатор — твердый, холодный, — стряхнул с него снег. Вытащил руку — к ней прилипли снежинки. И сразу картина померкла.
— Я нарочно щупал левой рукой, — сказал я, — где ты. Что это было?
— Спасибо. По-моему — заснеженная красная машина.
— Это либо компьютерная модель, либо что-то извлеченное из моей памяти. Дело в том, что это картина Полли Джексон из моей коллекции, увеличенная
— Значит, дела все хуже, Мерль. Я не почувствовала, что это — модель.
— Выводы?
— То, что этим заправляет, набирает умения. Или силы. Или того и другого.
— Черт, — заметил я и потрусил дальше.
— Может, оно хочет показать, что способно полностью сбить тебя с толку.
— Тогда ему это удалось, — признал я и крикнул: — Эй, что-то! Слышишь? Твоя взяла! Я полностью сбит с толку! Могу я теперь отправляться домой? Если ты хотело чего-то другого, тебе это не удалось! Я ровным счетом ничего не понял!
Вспышка молнии бросила меня на землю, я полностью ослеп на несколько минут. Я лежал ничком и трясся, но грома не последовало. Когда зрение вернулось, а дрожь улеглась, я увидел прямо перед собой исполинскую фигуру Оберона.
Правда, всего лишь статую — копию той, что стоит в дальнем конце вестибюля в Амбере, а может, и ее саму, потому что, вглядевшись, я различил на плече великого человека птичий помет.
— Настоящий или модель? — спросил я.
— По-моему, настоящий, — отвечала Фракир. Я медленно встал.
— Мне понятно, что это ответ, только непонятно, что он означает.
Я потрогал статую — на ощупь она казалась скорее полотняной, чем бронзовой. Перед глазами поплыло, и я понял, что держусь за огромный — больше, чем в рост — портрет Отца Страны. Потом края его начали расплываться — передо мной была картина, одна из многих в блеклой череде вдоль тропы. Затем она пошла рябью и растаяла.
— Сдаюсь, — сказал я, проходя там, где только что стоял Оберон. — Ответы еще загадочнее, чем ситуация, породившая вопрос.
— Поскольку мы идем между Тенями, это может означать, что все сущее хоть где-нибудь реально. А?
— Может. Но это я знал и так.
— И что все сущее реально в разном смысле, в разное время и в разных местах?
— Ладно. Положим, оно и впрямь хотело выразить то, о чем ты говоришь. Только я сомневаюсь, чтобы кто-то пошел на такие крайности с единственной целью доказать философские положения, возможно, новые для тебя, но вообще-то порядком избитые. Должна быть какая-то причина, и ее я ухватить не могу.
До сих пор мне показывали только неживую натуру. Теперь на картинах появились люди и животные. Здесь были воинственные сцены, любовные и просто домашние.
— Да, развитие есть. Возможно, это куда-то ведет.
— Когда они выпрыгнут на меня, я соображу, что мы у цели.
— Кто знает? Насколько я понимаю, искусствоведение — наука разносторонняя.
Однако картины вскоре исчезли, и тропу вновь обступила тьма. Я бежал по пологому склону вниз, к перекрестку. Где же Чеширский Кот, когда мне и впрямь понадобилась логика Кроличьей Норы?