Миры Роджера Желязны. Том 24
Шрифт:
— Прочь с дороги! — крикнул я. — Я не могу останавливаться и не позволю тебе меня остановить!
Он не шелохнулся. Я вспомнил, как отец рассказывал о поединке в первозданном Пути, и хлопнул по рукояти Грейсвандира.
— Я иду!
Голубоватое пламя с каждым шагом взвивалось все выше, в бледном свете я увидел лицо незнакомца. Мое лицо.
— Нет, — сказал я.
— Да, — сказал он.
— Ты — последний из призраков Логруса на моем пути.
— Вот именно.
Я сделал еще шаг.
— И все же, — заметил я, — если ты повторяешь меня, каким я проходил Логрус, то зачем явился мне мешать? Я тогдашний
Ухмылка сошла с его лица.
— В этом смысле я — не ты, — сказал он. — Насколько я понял, чтобы все устроилось, как надо, мою личность пришлось неким образом синтезировать.
— Значит, ты — это я после лоботомии и с приказом убивать.
— Не говори так. У тебя выходит, будто это дурно, а то, что я делаю, — правильно. У нас даже много общих воспоминаний.
— Пропусти меня, а поговорим после. Думаю, Логрус вывернулся наизнанку, чтобы учинить эту пакость. Ты не хочешь убивать себя, а я и подавно. Объединившись, мы победим, а в Тени достанет места больше чем для одного Мерлина.
Я замедлился, но продолжал идти. На этом отрезке нельзя было терять разгон.
Он сжал губы и потряс головой:
— Извини. Мне отпущен лишь час жизни — если я тебя не убью. Если убью, получу твою жизнь.
Он вытащил клинок.
— Я знаю тебя лучше, чем ты полагаешь, — сказал я, — пусть даже и переиначенного. Не думаю, что у тебя поднимется рука. Более того, я, возможно, смогу отменить твой смертный приговор. Я кое-что узнал про вас, призраков.
Он выставил клинок — очень похожий на тот, что был У меня годы назад, — и едва не коснулся моей груди.
— Извини, — повторил он.
Я выхватил Грейсвандир, чтобы парировать — только дурак не стал бы защищаться. Кто знает, что там Логрус наворочал в его мозгах. Я судорожно припоминал, какие фехтовальные приемы узнал после посвящения.
Вот оно. Поединок Бенедикта с Борелем! Я брал уроки итальянского фехтования уже после того, как прошел Логрус. Перехваты шире, как бы небрежнее, зато выпады глубже.
Грейсвандир отвел нацеленное в меня острие. Выпад. Двойник повернул запястье во французскую четвертую, но я уже проскользнул ниже и по-прежнему тянул руку — запястье прямое, правая нога вперед. Клинки зазвенели, ударившись почти у самых рукоятей, я тут же выставил вперед левую ногу и продолжал выпад, так что гарда уперлась в гарду. Я продолжал давить вбок.
И тогда я просунул левую руку под его правый локоть — этому приему научил меня в колледже друг, обладатель черного пояса. Кажется, он называл это «задзенить». Я присел и резко крутанул бедрами против часовой стрелки. Двойник не устоял на ногах и начал заваливаться вбок. Только я не мог позволить ему упасть, коснуться узора и взорваться праздничным фейерверком. Я еще чуть-чуть додавил его, перехватил руку на плечо и с силой толкнул. Он упал в разрушенный промежуток.
И тут я услышал крик. Слева пронеслось что-то пылающее.
— Нет! — заорал я, пытаясь его поймать.
Поздно. Джарт соскочил с линии, метнулся в обход меня и, уже охваченный огнем, вонзил клинок в моего двойника. Из раны полыхнуло пламя. Двойник попытался встать, но тут же рухнул обратно.
— Не говори, что я ничем не послужил тебе, брат, — успел сказать Джарт и, обратившись смерчем, растаял под потолком.
Я не мог дотянуться до своего doppelganger [11] ,
11
Второе «я» (нем.).
Глаза его были устремлены вверх, где исчез Джарт. Потом он взглянул на меня и криво усмехнулся.
— А ведь правду сказал, — произнес он и тоже взвился к потолку.
Я не сразу, но снова набрал разгон и продолжил ритуальный танец вокруг огня. Когда я описал круг и вернулся к тому месту, ни Джарта, ни двойника уже не было, только лежали их мечи — как упали, крест-накрест. Проходя, я ногой спихнул их с Пути. Пламя уже доходило мне до груди.
Кругом, назад, поворот. Время от времени я заглядывал в Камень, чтобы не ошибиться, и шаг за шагом латал Нарушенный Путь. Свет впитался в линии, и, если не считать полыхающего центра, Путь все больше напоминал знакомый Амберский.
Первая Преграда вызвала мучительные воспоминания о Владениях Хаоса и Амбере. Я дрожал, но сохранял отчужденность, и это прошло. Вторая Преграда добавила память и страсти Сан-Франциско. Я задышал ровно и прикинулся сторонним зрителем. Пламя плясало у моих плеч, и я, проходя дугу за дугой, представлял себе череду полумесяцев. Сопротивление росло, я от натуги обливался потом. Но все это было не впервой. Путь не только окружал меня, он был и во мне.
Я шел дальше и достиг отрезка, на котором каждое следующее усилие давало все меньший результат. В огне я по-прежнему видел тающего Джарта и мое собственное, искаженное смертной мукой лицо. Я понимал, что воспоминания внушены Путем, но от этого было не легче. Образы мучили меня и дальше.
Перед Большим Изгибом я разок обвел глазами комнату и увидел, что Путь полностью восстановлен. Я соединил линиями все разрывы, и теперь Путь горел, словно застывший фейерверк на черном беззвездном небе. Еще шаг…
Я поднял Камень к глазам. В рубиновой глубине я уже миновал Большой Изгиб и шел прямиком через огненную стену, будто так и надо. Я счел видение советом, но вспомнил трюк Давида Штейнберга, который украл Дроппа. Оставалось лишь надеяться, что Путь меня не разыгрывает.
Я начал Изгиб, и пламя окутало меня с головой. Усилий требовалось все больше, шел я все медленней. Каждый мучительный шаг приближал меня к Последней Преграде. Я чувствовал что превращаюсь в сгусток чистой воли, все мое существо сфокусировалось на единственной цели. Еще шаг… Словно тяжелые доспехи тянут меня к земле. Кажется, трех последних шагов не сделать вовеки.
Еще…
Движение утратило смысл, осталось одно усилие. Неважно, что будет, главное — пройти еще шаг. Воля — сгусток огня, тело — дым или тень…
И еще…
Голубое свечение слепит зрачки, оранжевые языки пламени кажутся серебристо-серым колеблющимся частоколом. Сквозь треск и шипение я вновь различил музыку — Медленное адажио, низкое, дрожащее, словно Майкл Мур играет на большом барабане. Я старался подстроиться под Ритм, двигаться в такт. Видимо, у меня получилось — или я окончательно утратил чувство времени, — последние несколько шагов дались почти легко.